Дмитрий Щербинин - Сборник рассказов

- Да в общем-то ничего интересного, но если хотите, то конечно расскажу, - тут они стали пробираться в узком проходе меж грязных и холодных стен, от которых несло плесенью и гнилью. Аня часто смотрела в грязное, бледное лицо Анатолия и, не в силах догадаться сколько же ему лет, прислушивалась как часто-часто стучит ее сердце, как нестерпимый жар пылает где-то в ее душе, сбивчиво она рассказывала, - нет ну право ничего интересного, самая обычная у нас семья, отец мелкий служащий в какой-то конторе... название... вот я даже названия не помню, но это впрочем и неважно, он не всегда был таким, раньше когда я была еще маленькой он совсем не пил и матушку любил, часто придет из этой своей конторы и принесет ей цветы, мы и на природу ходили, а потом началась эта война, старшего моего брата, любимого его сына Алексея взяли на фронт и вскоре мы узнали о его гибели. Отец не выдержал, тогда начал пить, с каждым годом чем больше вокруг бегало этих... революционеров тем больше он пил, кричал что весь мир катится в бездну, начал бивать матушку, а в этом году совсем спился, на человека уже непохож и нас за людей не считает, мне и жалко его и в тоже время и презираю я его. Конечно не хорошо так говорить, но вы сами увидите и поймете... он все деньги пропивает и как напьется так матушку колотит, а нас трое детей, хорошо что я еще на почте работаю... точнее работала, теперь то все с ног на голову встало, весь мир перевернулся, это вы верно сказали... теперь и училище наше закрылось, я ведь знаете раньше в училище занималась, словесности, литературе и другим наукам, хотела я учителем стать, я знаете так маленьких детей люблю!... Вот ну что еще про себя рассказать, - Аня очень волновалась, - стихи очень люблю Лермонтова, Пушкина... вы "Демона", читали?

- Да еще в том цветущем, светлом мире, в котором жил я с матушкой и батюшкой.

- Эта поэма просто чудо! Ее, знаете, сразу надо читать, только тогда как целую картину увидите и вас такой вихрь горячий охватит, нет вы попробуйте, попробуйте, это необычайно неземное чувство, может есть в нем что-то демоническое, но и небесное тоже...

Так за разговором (причем говорила по большей части Аня, а Анатолий либо спрашивал у нее что либо, либо же тяжело дышал), проплутав по какому-то дикому переплетенью улиц, дошли они наконец до дома в котором жила Аня со своей семьей. С гранитного неба быстро, под острым углом падали в снеговое, грязное месиво, маленькие серые крупинки, пронизывающий ветер, холодил до самых костей и сами кости, болели от каждого его порыва. Наступил уже ранний зимний вечер, в воздухе и без того затуманенным снегопадом, еще словно бы разлил кто-то темно-серые помои которые с каждой минутой все густели и густели, кое-где сквозь эту серость прорывалось пламя костров, часто проходили группы людей и быстро таяли в этих темно-серых помоях, унося с собой то пьяное пений, то грубый мужицкий хохот, то столь же грубую кабацкую ругань.

Аня, придерживая за руку, совсем ослабевшего и посиневшего от холода Анатолия, ввела его в просторный подъезд, в темном, холодном углу, которого шевелилась, источающая запах гниющей кожи, бесформенная фигура, из нее раздался страдальческий, безумный крик:

- Подайте инвалиду на пропитание!

Анатолий как отдернулся от этого крика, а Аня поскорее потащила его вверх по широким, покрытыми мокрыми трещинами, ступеням, она говорила так что ее едва можно было услышать:

- Вот видите сколько сейчас кругом несчастных людей. Все несчастны и даже эти... которые бегут куда-то по улицам, они ведь все там заблудились в этой тьме, среди этих гранитных стен, все бегут, убивают друг друга, ищут врагов, а ведь все они и есть враги сами себе. На самом то деле, ведь на самом деле все так просто - надо только делать добро друг другу, нет ну право это ведь как-то по детски я говорю, да?... Но ведь это правильно, если бы просто все друг другу помогали, а так только боль, страдания, войны и зачем, зачем? Никто не может сказать, только отнекиваются какими-то длинными речами... это у них хорошо выходит. Ну вот мы и пришли.

Они остановились подле двери, с вырванным, болтающемся на проводе звонком; из-за двери раздавалась музыка - играла какая-то заезженная пластинка - высокие трели певицы прерывались треском. Аня еще шепнула Анатолию: "-Ты только потише, будет мой отец что кричать так ты молчи ему лучше не перечить.", затем она застучала в дверь. Так пришлось ей стучать с пол минуты, и внизу, в подъезде, инвалид с гниющей кожей, начал вдруг орать благим матом.

Наконец за дверью послышались шаги и раздался мальчишеский голос:

- Кто там?

- Это я Петенька, открой, - отвечала Аня.

Дверь приоткрылась и в проеме появилось лицо мальчика лет десяти, худенького, бледненького, со старым шрамом рассекающим лоб, он бросил недоверчивый взгляд на Анатолия.

- А это еще кто такой?

- Это мой друг, открой цепочку.

Петенька вздохнул и звякнув цепочкой открыл дверь.

- Папка то сегодня злой, - говорил он, - где-то в кабаке набрался и пришел домой с синяком под глазом, да еще с ссадиной такой здоровой на щеке, мама к нему подошла, а он ее по щеке ударил. Она теперь плачет лежит, а он вон в комнате сидит, граммофон на весь подъезд включил и водку пьет.

Аня взглянула на Анатолия и молвила:

- Тогда давай лучше обождем еще на лестнице пока он не заснет, а тогда прокрадемся потихоньку в мою комнату... Вот что Петенька, вынеси нам что-нибудь покушать, да тепленького, руки погреть.

- Что есть то? - вздохнул Петенька, - папка как пришел так на кухню, все что было умял... Ну ничего я кое что все таки припрятал, сейчас я тебе картошки да горячей водицы вынесу.

- Вот умница ты Петенька... - начала было говорить Аня, но ее прервал неожиданно низкий, хриплый и жесткий мужской голос:

- А вот она сама! Пришла! Где шлялась б... окаянная!..., волосатая маслянистая рука, схватила за ухо Петеньку и отбросила его куда-то вглубь квартиры, тут же его место занял тот кому принадлежала эта рука. То был мужчина лет сорока невысокий, необычайно широкий в плечах; казалось что на него давит какая-то невыносимая тяжесть, всего его пригибало к земле, голова была вдавлена в плечи, шеи совсем не было, спина изогнута была горбом, а толстые ноги тоже изогнутые заметно подрагивали. Полному, красноватому и потному лицу его, придавали некую схожесть с поросячьим, маленькие, заплывшие жиром глазки, под одним из которых расплылся синяк, а под другим виден был след от старого синяка. Он ткнул пальцем в Анну и заорал:

- Что нагулялась, теперь горячего - картошки захотелось!... Ты кого привела, ты..., - он сплюнул на пол, под ноги Анатолию.

- Это Анатолий, он художник. Ты посмотри какой он замечательный, посмотри.

Она взяла из рук Анатолия полотно и протянула его отцу, при этом сердце ее охватило радостное чувство, на какой-то миг она сделалась уверенна, что только отец посмотрит на это полотно и сразу станет таким каким был когда-то, еще до того как погиб любимый его сын Алексей, и глаза его прояснятся, и быть может даже заплачет он и обнимет их и скажет: "-Да, вот он свет, вот она гармония, вот к чему надо стремиться." Так подумалось Ане, ибо было в ее взгляде на мир, что-то наивно детское и в тоже время высокое, неземное, так за сто лет до нее художник Иванов творил бессмертное свое полотно "Явление Христа народу" и в сердце его горела вера что стоит только людям взглянуть на его работы и очистятся их сердца от скверны и просветлеют души.