Дмитрий Щербинин - Сборник рассказов

- Ежели бы мне только до конца высидеть... Да как же высижу я? Все так темно, господи, да как же все темно то вокруг! Да пошел ты, господи! Здравствуй теплая вода в ванной, здравствуй лезвие папочкиной бритвы! Наполню ванну кровушкой; отправлюсь да хоть куда - да хоть в ад... Все одно - ад хоть чем-то наполнен, а здесь все пустое, и все одно - боль, боль, боль и пустота! Ежели не подойдет, ежели так и не скажет ничего до конца этого дня, так - все! Нет больше сил жить так!

* * *

Прозвучал звонок, извещающий о перемене, перед началом последнего занятия. Каня открыла сумку, дотронулась до котенка и в вихрем закружившихся голосах, слышно только одному котенку прошептала:

- Никому ты не нужен - маленькое, серое облачко; маленький братец мой... Ты спишь, а во сне, пригревшись словами моими мурлычешь, такую песенку поешь... Не знаю, как смогу выпустить тебя в этот мир. Не знаю, маленький мой. Могла бы и с тобой, странствовать отправиться, да ведь родителям то боль!.. Как ты грел меня, как мурлыкал, как в самое сердце, словно бы медом небесным заливал... Маленький, сыночек ты мой маленький... Вот, высижу и последнюю лекцию - в мучении высижу, ибо буду знать, что разлука наша, облачко, близится. Но высижу затем, чтобы подольше с тобой, маленький ты мой побыть, чтоб подольше только эту минуту оттянуть...

И в глазах Каниных выступили слезы, поглощенная воспоминаньями, она как-то краем уха услышала какой-то вроде бы стон из глубин класса. Потом, к окончанию лекции - еще один стон, и даже, вроде как слово какое-то, голос лектора:

- Вы здоровы ли...

Каня не обращала на это никакого внимания - эти непонятные стоны, вздохи, слова - неведомо кого, не значили ничего; так же как и аудитория; так же как и весь, вроде бы весенний, но скорее ноябрьский, отвергающий его маленького братца мир. О Мише, о стихах его она попросту забыла - да что там какие то стихи, навеянные, по, ее мнению, "весенней горячкой" - она и раньше то не придавала им никакого значения; за время же болезни, они и вовсе забылись - она и не помнила вовсе про эти чувства...

Вот последний звонок.

Она подхватила сумку, быстро, не желая ни с кем разговаривать, прошла по коридору. Растаял где-то, на грани сознания робкий, стонущий окрик назвали ее по имени. Нет - это ничего не значило.

Вот она оделась, из института выбежала, опустивши голову, не желая ничего видеть; зашагала по заполненной пешеходами, шумом, "весенней горячкой" улице.

- Вот помнишь... - шептала она бархатным своим голосом, подняв сумку к лицу. -... Помнишь, как наступила ночь, двадцать пятого апреля... Небо было ясное, чистое, без единого облачка. Я не могла сидеть, читать, музыку слушать - зная, что открылось Это, что слышится музыка иная. И вот помнишь, маленький; открыла я окно, кресло к нему подвинуло, и ты ко мне на колени запрыгнул, и тоже в эту бездну смотрел. Ты не мурлыкал тогда, но я чувствовала, что тебе хорошо и мне было хорошо. И я, и ты, маленький мой, смотрели в звездную глубь. И я, поверишь ли? - забыла, что ты котенок; ты и впрямь был для меня маленьким, еще не научившимся говорить, но уже научившимся любоваться, братиком... Омрачилась помню мыслей - что же лучше: твое маленькое, тепленькое, любовью к матери своей проникнутое облачко; или же огромное, красное из нервов и злобы натянутое облако "человеко-бульдога". Ответ тебе известен... И так мы просидели до самого утра, забыв про время. Я тогда поняла, что и маленькое и большое облака равны против бесконечности, братик мой. А теперь вот... а теперь вот я тебя, братик, оставить должна. Ведь я люблю тебя и как-то в этот отвергающий мир бросить тебя должна.

Она зашла в какую-то подворотню, остановилась там, слезы заблистали в ее, усталых после бессонной ночи очах.

- Два мира: городской - жестокий, с бездомными собаками, с бомжами, со всякою шпаной; лесной - где выживет сильный, где тоже не место тебе. Здесь в городе ты, по крайней мере, легче сможешь пропитанье найти свалки всякие... Но я же не смогу, не смогу отпустить тебя!

В подворотне раздались быстрые шаги, на Каню бросилась тень.

- Люда! Людочка, сестричка! - Каня даже заплакала.

- Уф-ф! Насилу за тобой угналась! - своим, полным веру в Жизнь голосом молвила Люда. - Я, ведь, у института тебя ждала, окрикнула, а ты как припустила...

- Да, я слышала - меня окрикнул, вроде, кто.

- А это уже не я! Это поэт твой, такой, прямо, весь несчастный...

- О чем ты, Людочка?.. Как же хорошо, что ты догнала, что ты ждала меня после занятий...

- Ну разве же могла я тебя оставить, зная, что тебе предстоит.

- Слушай, я не могу, Люда... Пойдем в метро что ли, несколько остановок проедем... Не здесь же его оставлять. Может, там где-нибудь...

Вместе, взявшись за руки, в оживленной, шумной, безразличной к их беде толпе, прошли девушки к станции метро...

Когда они опускались на эскалаторе, едущая рядом, совсем неприметная, невысокая, полная бабушка, поинтересовалась:

- А вы, чай кассетами не увлекаетесь?

Совсем не об кассетах думали подруги: Люда отрицательно головой помотала, Каня и вовсе этого вопроса не слышала.

Старушка вздохнула:

- Это я так. - она кивнула на Людину майку "Doors". - Вроде бы вы все в таких майках записи собираете. А я то на днях, нашла несколько кассет; меня то и ентого... магнитофона нет, чтоб их слушать; я уж и слепа... без очков не разберу, что на них написано. Подумала я - что им даром пропадать, авось - пригодятся кому... Вот так вот: прошли бы, отдала бы я вам эти кассеты.

Каня не слышала ее, молчала; Люда же спросила:

- А что за район у вас?

- Да вот... - тут старушка назвала станцию метро. - Зеленый район. Довольно тихий, машин, по сравнению с центром, немного. Хотя, раньше то лучше было, щас все гудят, бибикают; раньше то, бывало, бабочка в окно залетит...

- Хорошо, мы поедем с вами. - решила Люда и шепнула на ухо Кане. - Не все ли равно, куда ехать? Поедем, может этот район приглянется...

Мрачные, суетливые подземелья метро остались позади, и втроем вышли они под клубящееся тучами, раскатывающееся в отдалении громом, небо.

А вот и дождик.

- Первый в этом году! - улыбнулась прохладной капели старушка. - И с грозой! Ишь - разошелся! У меня зонтик есть, давайте-ка, молодые, понесите его вы.

- Вообще-то мы... - начала было Люда, да не удобно уж было отказываться; тем более, что от дождя все равно надо было где-то прятаться, да и не к чему, собственно, было торопить время?

- Да, мы вам поможем... Каненька, ты из нас самая высокая; давай сумку, держи зонт.

- Только поосторожней, пожалуйста. Постарайся не трясти.

Между домов - падший из вольного, дождевого неба пронесся громовой раскат - первый в этом году дождь еще усилился, уже в ливень перерос, и в нескольких шагах ничего уж не было видно за сине-белесыми, напевающими беспрерывную, весеннюю песнь стенами. Бурлили ручьи; пробегали, шлепали по лужам люди, где-то проносились, разбрызгивая шумные брызги машины...