Дмитрий Щербинин - Счастье

И вновь он видел Вику, и вновь она молила его, и вновь эти потоки крови.

- Что же я наделал?! Зачем?! Зачем?! Безумец я! Проклятый!.. Бог, или ты, Любимая, если ты была рядом, а ты ведь была в этой Музыке - почему не остановила меня?! Или тебе наплевать на меня?!.. Неужели?!.. Нет - не могу в этакое поверить! Не может этакого быть!.. Но что мне теперь делать?! Скажи неужели никак нельзя поправить уже совершенного?!..

Но он уже знал, что этого не исправить, и когда вновь увидел последние мгновенья Вики - совершил то страшное, что только по случайности до этого не совершил - вонзил стекляшку себе в глаз. Он, жалкий, обезумевший, полагал, что этим сможет избавиться от этого адского страдания, что погрузится во мрак, в страдание Музыки, намеривался тут же вонзить ее и во второй глаз, но боль была столь велика, что он попросту не смог - он судорожно вырвал стекляшку из опустевшей глазницы, и почувствовал, как по руке его стекает это вязкое, теплое, что еще недавно было его глазом.

Но он никогда не испытывал такой боли! Он не думал, что физическая боль может быть настолько сильной! Это был ад! Ничего кроме этой боли не существовало! Казалось, такое страдание не может продолжаться долго; казалось, вот сейчас оборвется, но не только не обрывалось, но еще возрастало до каких-то совершенно немыслимых пределов.

Не было ни Музыки, ни видений об убийстве Вики - только лишь одна эта Боль. Сознание мутилось, ни одной мысли нельзя было связать, и он даже и не осознавал, что сейчас вот заходится в беспрерывном, нечеловеческом вопле. Где-то в глубине мелькнула мысль, что, чтобы избавиться от этого страдания нужно просто покончить с собою. В какое-то мгновение этого, тянущегося, казалось, уже целую вечность Ада вспомнилась, все-таки, смерть Вики - и эта быстрая смерть, без этой БОЛИ представилось ему сладостным избавлением, он жаждал такой смерти - он хотел вонзить стекляшку себе в шею - вонзил в щеку - распорол до десен, закашлялся, захлебываясь кровью, судорожно выдернул хотел нанести еще один удар, но страдание было столь велико, что не мог справиться со своей рукою - она судорожно сжималась, прорезалась до кости, и казалось ему, что тонет он в кипящем, прожигающем его насквозь море раскаленной крови.

* * *

Те кто ворвались в комнату (а прошло это через четверть часа, после того как Виталий поразил себя в глаз) - они привычные ко всяким ужасам, все-таки остолбенели. Даже им понадобилось некоторое время, чтобы свыкнуться с этой жутью - он ползал по полу, он цеплялся за стены, ломая ногти подтягивался вверх; он, кровоточащий, стонущий обрывок изуродованной плоти, делал неосознанные движения ладонями - все стены уже были залеплены кровью

Но ему казалось, что он пишет стихи - впервые в своей жизни пишет стихи, которые действительно отражают его чувства. Он уже целую вечность пробыл в Аду. И он писал как и положено настоящему поэту - своей кровью.

Теперь он был Счастлив. По настоящему Счастлив. И уже ничто в этом мире не могло помешать его Счастью.

КОНЕЦ.