Дмитрий Щербинин - Темный город

- Нет-нет, - прошептал Михаил. - Мне не тот врач сейчас нужен...

- Ой, а что это вы заплакали? Не плачьте, пожалуйста, а то я сейчас сама...

И действительно, девочка заплакала - тогда Михаил отступил на шаг, и повалился на колени:

- Нет, ты только не плач. Что ж ты плачешь из-за меня. Девочка, я же дрянь...

- Зачем вы ругаетесь?.. Такое плохое слово...

- Да - видишь, какой я... Я очень плохой человек. И вот сейчас очень дурно себя чувствую - в душе дурно... То есть... Я все равно пьяный... И это пьяное, подлое покаяние. Понимаешь, я и так подлец, и вдвойне, и втройне подлец, что тут мерзости свои выговариваю. Я вообще не должен был заходить. Ты дверь мне открой...

И тут электрическая трель наполнила коридор.

- Ой, это, наверное, уже мама вернулась...

- Подожди, подожди, не открывай... - слабым шепотом взмолился Михаил. Ты сначала в этот... в глазок посмотри - может, это они, которые меня опять возьмут. Ты смотри - если мама, так конечно - гони меня прочь - все равно конченный я человек; ну а если они - ты уж пожалуйста не открывай. Пожалуйста, пожалуйста - не открывай...

Девочка ничего не ответила, порхнула к двери, и в какое-то мучительное мгновенье он подумал, что она не послушалась его, что сейчас вот распахнет дверь - и шагнут, словно жуткие, неумолимые призраки ОНИ, подхватят, вновь понесут в ту узкую, душную преисподнюю. Теперь он хоть выглянул из того раскаленного, темного колеса в котором целый год вращался - теперь он почувствовал ноющую, жгущие отвращение и к тому что было, и к самому себе. А еще он испытывал горечь от которой слезы катились, горечь от которой вопить хотелось - от того, что он так бессмысленно губит свою жизнь. И он понимал, что это только начало его пробуждения, что ему еще многое предстоит понять, вспомнить; и знал, что, если они его подхватит, то он опять не выдержит, опять начнет пить, и на следующее утро, и на утро за ним, и через месяц, и через год, и до самой его смерти будет тянутся, и наконец пролетит в один туманный, бессмысленный миг - бред. Он знал, что они за двери, он слышал их приглушенные голоса: "Да слышал я - он там чего то говорил!.. Да не могли его пустить!.. А я говорю - слышал!..".

А девочка подхватила стоящую возле двери табуретку, взлетела на нее, встала на цыпочки, и только так смогла взглянуть в глазок. Сразу же отшатнулась, бесшумно спрыгнула на пол, так же бесшумно отодвинула табуретку в сторону. Колли Бин не разу не гавкнул - прилег в уголке и оттуда с печалью смотрел на Михаила. Все было тихо - квартира словно вымерла, и только взглянув на счетчик можно было определить, что там кто-то во всю жжет электричеством. Но стоящие на лестнице, даже если бы догадались, не смогли бы этого сделать - на этом, как и на остальных этажах осталась только одна лампа, и при ее блеклом свете почти ничего не было видно...

Они еще несколько раз позвонили, а затем стали трезвонить в соседнюю дверь; оттуда, словно из могилы угрюмо прорычал что-то мужской бас, и тут же, с нижнего этажа прорезался пронзительный визг жены:

- Да... с ним!.. Пусть этот... шляется, где ему угодно! Пес замолк! Идите - пить! Идите говорю!..

Дружки недолго поспорили, но жена их скоро перекричала, и они ушли. Наступила тишина... Спустя некоторое время Михаил понял, что он стоит, прислонившись ухом к двери, что голова его в очередной раз раскалывается, и больно - до слез больно. Уши словно ватой были забиты, но он, все-таки, расслышал голос девочки:

- ...Вы выпейте - это мама всегда пьет, когда у нее голова болит.

И тут он понял, что девочка протягивает ему стакан, в котором пузырилось какое-то снадобье, он выпил, а потом попросился в туалет, и там его долго рвало, потом он попросил еще такого снадобья, и некоторое время чувствовал себя так, как чувствует человек находящийся при смерти - некоторое время он был уверен, что умрет, и ему было жутко от этого, он боялся смерти, потому что та бесконечность, которая ждала его после, представлялось ему чем-то темным, наполненным раскаленным, но в то же время пронзающим его ледяными иглами ветром, который все время несет куда-то его, безвольного, слабого...

А потом он стоял в коридоре, и робко спрашивал у нее:

- Можно остаться ненадолго... Если ты позволишь, то я пройду куда-нибудь... в какую-нибудь комнату, но только не на кухню...

Конечно, она позволила ему пройти в свою комнату, и даже была рада этому. Вот Михаил вошел, робко огляделся. Когда он увидел в коридоре нескольких сидящих на полочке кукол, то он ожидал, что в комнате будет целое кукольное царство, однако, оказалось, что там только одна кукла - и никакая-то новая, блестящая кукла, а старая, с длинными, густыми, соломенного цвета волосами. И нельзя сказать, что эта кукла выглядела как живая, но в ней, против тех иных, что сидели в коридоре, и тех бессчетных, что ждали своих покупателей в магазинах - в отличии от них, в этой кукле было что-то сказочное; казалось, вот сейчас протянет она руку, да и уведет в волшебную страну. Ну а волшебная страна открывалась на большом, тоже старом ковре, который висел на столе. Собственно - это была пещера, в котором за столом пиршествовали разные добрые звери, а за окном открывался кусочек прекрасного пейзажа... У Михаила защемило в сердце - он понял, что видел уже когда-то этот пейзаж. Он с пронзительной болью взглянул на девочку - и тут же нашел в себе силы, потупился - просто вспомнил, что никоем образом не должен передавать ребенку эту свою боль. Прошептал:

- Расскажи, пожалуйста...

- Хотите, сказку расскажу.

- Да.

- Жил-был пес - добрый-предобрый. И почувствовал этот пес, что есть такой человек, который очень болен, и он один может ему помочь. И вот завыл этот пес - пришел этот человек и излечился...

- Это же про меня, правда?

- Да, конечно! - рассмеялась девочка. - Бин, поди сюда... Это я так, только сейчас придумала - на самом-то деле он выл на Снежную королеву. Ну, теперь нам нечего бояться, правда, Бин?

Бин вильнул ей хвостом, и вновь с печалью, с состраданием, с готовностью помочь стал глядеть на Михаила. Совсем не собачий то был взгляд - казалось, вот сейчас раскроет он пасть, да и заговорит человечьим голосом - заговорит речь мудрую...

И тут на Михаила навалился сон. Он, не в силах сдержать слезы, прошептал:

- А теперь, мне надо уходить... А то сейчас засну. Ведь нельзя же, чтобы вернулась твоя мама, и застала меня...

- Можно! Можно! - воскликнула девочка, и подбежала, схватила его за руку. - Я объясню маме. Да она и так вас знает - вы же сосед...

- Да уж - знает. Нет - мне надо идти.

- Вы домой пойдете?

- Да...

Однако, голос его дрогнул, и девочка почувствовала, что он говорит неправду. Он действительно не собирался возвращаться домой - он собирался выйти на улицу, и идти, и идти под нескончаемым снегопадом, сколько хватит сил, пока ненавистный город останется далеко-далеко позади, и там повалится в сугроб, и спать... уже не было сил ужасаться смерти - хотелось только вырваться из ненавистного существования, и не причинять никому боли. И девочка, сама еще никогда не задумывавшаяся о смерти, не знающая даже, что такое смерть - просто почувствовала, что ему грозит что-то худшее нежели даже Снежная королева. И она принялась его уговаривать, даже и заплакала, но Михаил, испытывая муку несказанную от вида этих детских слез, все же собирался уйти. Тогда она сказала: