Андрей Щупов - Hам светят молнии

- А вы и так кропаете об одном и том же.

- Как это?

- Да очень просто. Все те же ветки одного и того же дуба. Только кто-то желуди рвет, кто-то в дупло заглядывает, а кто-то лопатой к корням подкапывается, - Деминтас хохотнул. Это уж кому что легче дается.

- Я, к примеру, не согласен!.. - Горлик готов был поспорить, но Егор, поморщившись, тронул его за рукав.

- Ты бы не перебивал, лады? - Егор не требовал, просил. Ему и впрямь интереснее было послушать Деминтаса. Не каждый день тот разражался подобными монологами, а все, что мог сказать по тому или иному поводу Горлик, Егор знал наперед.

- Продолжайте, Деминтас.

- Да продолжать-то, собственно, нечего. Просто раньше я верил в жизнь. Верил и вечно чего-то ждал. Что вот, мол, грянет блистательное завтра, и человечество враз преобразится. Либо люди прозреют, либо объявится некое знание, от которого пусть не всем, но многим станет легче. Под этим углом и рассматривал все сущее. Даже торсионными полями пытался заниматься, в физические клубы записывался. Не потому что очень любил физику, - потому что постоянно ждал глобального обновления. В природе, в сознании, всюду... А торсионные поля и впрямь казались вещью увлекательнейшей! Уже только потому, что переворачивали все с ног на голову. Ну, да вы слышали, наверное.

- Не слышал, - Егор покачал головой.

- Тогда совсем коротко... Про гравитационные поля и электромагнитные вы знаете. Первые порождаются массой объекта, вторые - зарядом. Так вот торсионные поля наводятся спином или угловым моментом вращения...

- Ты еще кориолесово ускорение вспомни! - гоготнул Горлик. - С детства не любил "термех".

- Эта не "термех", это другое. Начни человечество этим заниматься, как знать, возможно, и не было бы всей этой водяной свистопляски. Топливная энергетика, электромагнетизм, фармакология - все было бы иным.

- Так уж и иным?

- Качественно иным! Не вы первые иронизируете по этому поводу. Нильс Бор в свое время не верил в практическое применение атомной энергии, а Герц полагал нереальной дистанционную связь с помощью электромагнитных волн. Даже Эйнштейн еще за десять лет до появления атомной бомбы считал абсолютно невозможным создание ядерного оружия. А уж сколько ушатов грязи вылили на головы апологетов экстрасенсорики!

- Так твои торсионные поля - что-то вроде телепатии?

- Тьфу ты! - Деминтас и впрямь сплюнул. Досадливо пробормотал: - Мы генерируем тепло, злобу и глупость. Третье тоже, к сожалению, передается с помощью торсионного излучения.

- Я и толкую: телепатия!

Деминтас повернулся к Егору.

- Меня-то, честно говоря, на первых порах интересовала возможность перезаписи лекарств на экологически чистые носители. И даже не лекарств, а этакого субстрата здоровья.

- Бррр!.. - Горлик помотал головой. - Не понимаю.

Деминтас по-прежнему на него не глядел, обращаясь главным образом к Егору.

- В качестве иллюстрации - простейший опыт Фолля. Две пробирки с намотанным на них медным проводом. В одной лекарственный раствор, в другой дистиллированная вода. Если исключить влияние чужеродных магнитных полей, то спустя энное время лечебные свойства передадутся обычной воде. Вот вам и решение проблем химического зашлаковывания человека!

- Так просто?

- Вовсе нет. Я привел самое удобоваримое и наглядное... Деминтас вздохнул. - В качестве носителей здоровой и нездоровой информации могут выступать самые разные субстанции - от еды и питья до одежды и авторучек. Интересная книга, прочитанная трижды или четырежды, доставляет большее наслаждение, ибо несет на себе торсионный заряд восторга предыдущих читателей.

- А иконы, литье, другие предметы искусства?

Деминтас многозначительно шевельнул бровями.

- Все то же самое. Эффект любого кумира кроется в том же торсионном шлейфе, что подпитывается энергией поклонников. Мы воспринимаем не образ, а ореол. Человек умирает, его нет, но мы и тогда поклоняемся праху. На самом же деле - не праху, а торсионному призраку, что живет до тех пор, пока жив хоть один фанат и последователь кумира. В общем, с какого конца ни зайди, тема - благодатнейшая! С лихвой хватило бы на весь грядущий век. Но, увы, не успели. Даже торсионные двигатели, которыми намеревались оборудовать все поднятые на мосты локомотивы, в конце концов так и оставили на земле. Не решились рисковать, а доводить до ума опытные образцы было уже некогда. Трубы Иерихона протрубили отбой, и с тех самых пор... С тех самых пор, милые мои, занимать меня стала одна-единственная тема - тема смерти!

Егор поневоле припомнил свою недавнюю игру с револьвером и опустил глаза.

- Вы превратились в пессимиста?

- Ничего подобного! Просто я собрался с духом и вознамерился взглянуть на наш развеселый дуб сверху. Или снизу, - это уж как пожелаете. Надоело, знаете ли, ходить вокруг да около точно пушкинскому коту! Дайте мне точку опоры, говаривал Архимед, - вот и я жажду подобной точки, тем более, что точка такая имеется. Смерть! Да, да! Именно смерть - та площадка, с которой многое можно увидеть и понять. Надо только взойти на нее. Хотя бы умозрительно. И тогда изменится все разом. Даже болезни! Потому как и они - наша исконная неизбежность, то, во что нужно всматриваться с уважением и вниманием. Не лечить и выкорчевывать, а воспринимать, как стимул и помощь в постижении мира.

- Уважение к болезням?

- Верно! Болезнь - кара и наказание, болезнь - опыт и подсказка. Нечто нашептывает нам на ухо, и все, что от нас требуется, это насторожиться и прислушаться. Чего, казалось бы, проще! Но нет, мы глотаем антибиотики, режем опухоли, сбиваем температуру, не понимая того, что в иных случаях болезнь - дар, которого мы просто пока не в состоянии оценить. Готовность к торсионному перебросу в иное состояние. Сытый голодного не разумеет, как здоровый больного. Один лишь шажочек в этом загадочном направлении, всего один! - и занавес начнет подыматься! Потому что мертвые знают то, что недоступно живым... - глаза Деминтаса горели лихорадочным огнем. - Не ждите того дня, когда прекратятся ваши страдания, ибо это будет днем вашей смерти, - говаривал Теннесси Уильямс. Красиво? - да! Но верно ли? День смерти - великий день! Ради него мы живем и мучимся несколько десятилетий, ему посвящаем всю свою жизнь. Толстой очень точно приблизился к описанию смерти на примере Болконского. Это и впрямь час, когда земное отступает в сторону, становится чужим. Глупец оказывается один на один с самим собой, мудрец напротив прозревает, краем уха и краем глаза видя и слыша приближение того извечного и великого, что ждет нас всех за чертой последнего вздоха. Ибо там все! И свет, и знание, и любовь. Сколько раз мы являемся в этот мир? Что такое наше видимое тело, и существует ли что-либо помимо него? Что вечно, а что умирает через девять и через сорок дней? И умирает ли вообще? Может, попросту улетает? Сначала от тела, а потом от планеты? Не зря ведь люди вспоминают под гипнозом о прошлых веках, о времени, проведенном в леопардовой или волчьей шкуре, о прохладе морских глубин, о высотах, в которых они порхали с легкостью лесных пичуг...