Дмитрий Янковский - Третья раса

«Я уже взрослый, — подумал я. — Справлюсь как-нибудь».

Мы покинули батиплан и заперли шлюз. После более низкого давления внутри километровая толща воды сдавила так, что мне сделалось дурно. Не просто тяжело, а так, как бывает когда долго болеешь, и никак не можешь выздороветь. Все время, пока мы поднимались из полосы ила, я боролся со слезящимися глазами и невероятно острой ломотой в костях. От боли выть хотелось, но я не мог. Даже если бы рот не был заклеен, выдохнуть на глубине километра никому не под силу.

На семистах метрах начались судороги у Долговязого. Уж чего-чего, а этого ни я, ни Молчунья не ожидали. Как-то свыклись мы с мыслью, что он безупречен, и если что случится, то он всегда придет на помощь. А тут нам пришлось его спасать, и мы чуть было не растерялись. Молчунья еще ничего, сразу подхватила его и потянула наверх, а у меня что-то вроде истерики началось. Организм сдуру как-то не так на происходящее отреагировал, то ли спазм случился, то ли что, но все поплыло перед глазами, и тугой ком из желудка поднялся к горлу.

— За яйца его хватай! — успел показать я несколькими жестами, и только после этого на меня обрушилась тьма, в которой жили детские страхи.

Однако я помнил главное — надо двигаться. В условиях спазма сосудов это знание мало что дает, но все же собрав в кулак всю волю, я догадался пусть и медленно, но освободиться от балласта, чтобы не опускаться на дно, а наоборот всплывать. Потом я, кажется, потерял сознание, по крайней мере промежуток времени секунд в двадцать безвозвратно выпал из памяти. Когда пришел в себя, фальшфейер Молчуньи виднелся далеко внизу, а мой глубиномер показывал полукилометровую глубину.

— Снимай балласт! — просигналил я ей. — Снимай и всплывайте! Наверху будет легче его откачать!

Запалив фальшфейр, я для верности махнул им несколько раз, привлекая дополнительное внимание.

«Только бы Молчунью не прихватило!» — подумал я с ужасом.

Погрузиться без балласта я бы уже не смог. Ни при каких обстоятельствах — это точно. Есть вещи, которые никому не под силу.

— Ответь мне! — сигналил я, ощущая растущее беспокойство.

— Я живая. Отцепила балласт, всплываем.

Пламя ее фальшфейра перестало уменьшаться. Теперь мы всплывали с одинаковой скоростью, которая нарастала с каждым метром. Кости ломило жутко, сжатые газы в кишечнике, получив свободу от натиска глубины, распирали меня изнутри с чудовищной силой. Глаза вылезали из орбит. Вообще я раздувался, как жаба, и всерьез боялся лопнуть.

— Как Долговязый? — спросил я.

— С ним очень плохо.

— За яйца хватала?

— Только этим и занимаюсь! Он отпихивается, но как-то вяло.

— Ничего, ты тоже поначалу вяло отпихивалась.

Отпихивается… Все с ним будет нормально. Я был уверен — чтобы проигнорировать захват за интимные части тела или удар в пах, надо быть мертвым. Ну, хотя бы в глубокой коме. Я думал об этом, чтобы хоть немного отвлечься, потому что взбесившиеся в глубине тела газы грозили в прямом смысле разорвать меня в клочья.

— Копуха, я не могу! — услышал я синтезатор Молчуньи. — Лопну!

— У меня та же беда.

Глубиномер показал двести метров. По сравнению с километром это уже нормально, так что если мы не лопнем, как лягушки, то жить будем долго и счастливо.

— Долговязый приходит в себя, — сообщила Молчунья.

Надо думать! Его-то распирало не меньше нашего, а от такой боли и коматозник, наверное, выскочит из реанимационной камеры. Не то что живой и здоровый человек, потерявший сознание от спазма сосудов. Хотя, если кроме шуток, вся заслуга в спасении Долговязого всецело принадлежала Молчунье. Она была не только лучшим на свете пилотом, не только лучшим на свете механиком, но и самым надежным товарищем. Один раз она мне жизнь спасла, теперь Долговязому. До этого мне как-то не приходило в голову, насколько это большое счастье — спасти жизнь другому. Однако мне это не удалось ни разу. Я даже Чистюлю не прикрыл, когда он с легким карабином в руках выступил в полный рост против зависшего гравилета с ракетами. Жив он остался чудом, и моей заслуги в этом не было никакой. Потому-то его наградили Алмазным Гарпуном — высшей наградой подводных охотников, а меня лишь Кровавой Каплей. Знаком отличия за убийство. Чистюля нас всех тогда спас, вот в чем смысл.

От рези в кишках у меня перед глазами плыли кровавые пятна. И именно в этот миг я вдруг понял, что одному мне задуманного не выполнить. Ни за что. Как бы я ни тужился, как бы ни старался представить это дело как личное и семейное, мне без посторонней помощи не добраться до Поганки. Я мог знать все ловушки, мог раздобыть аппарат, катеттер, что угодно. Но если со мной что случится, некому будет помочь. А разве есть на свете товарищ надежнее, чем Молчунья? Если уж доверить свое безумие, то только ей. Если она Жабу простила его выходки, то, возможно, поймет и меня. Только с ней надо быть еще честнее, чем с дельфинами. Пусть она лучше пошлет меня к дьяволу, чем я ей совру.

Наконец я расслышал синтезатор Долговязого:

— Рвите пленку, барракуда вас дери! Могли бы сами додуматься!

До меня сразу дошло, что он имел ввиду. Герметично застывший гель не позволял расширившимся газам устремиться наружу.

Мог бы, барракуда его дери, нас сразу по этому поводу проинструктировать!

В несколько движений я разорвал пленку, и у меня изо всех отверстий вырвались пузыри. Стало значительно легче. Мимо проплыли вверх пузыри Молчуньи и Долговязого. Глубиномер показал пятьдесят метров — просто детская глубина.

Новый фальшфейер я зажигать не стал — было почти светло. Над головой мерно покачивалась серебристая поверхность океана, навылет пробитая солнечными лучами. Там была жизнь, там был мир, предназначенный для людей. Я невольно улыбнулся этому маленькому счастью.

Когда мы взобрались на палубу «Рапида», грибок в крови еще выделял кислород, и дышать было вовсе не обязательно. Но как же приятно было вдохнуть свежий ветер, пропитанный солью и запахом океана! Трудно это удовольствие хоть с чем-нибудь сравнить. Хотя нет, вру. Последний раз секс с Лесей доставил мне не меньшее наслаждение.

Мысли о Леське не выходили у меня из головы, а мой план, напугавший поначалу меня самого, теперь казался чуть ли не единственным разрешением ситуации. В кают-компании я только утвердился в этой мысли — сетевой диктор уже на весь мир вещал, что задержана жуткая преступница, вживлявшая нейрочипы живым существам. Дело раздули немыслимо. Хотя что удивляться? Семена попали в благодатную почву. Весь мир был готов радостно устроить новую охоту на ведьм — с гиканьем, с факелами, кострами и прочими атрибутами.

Молчунья глядела на монитор через мое плечо, и мне трудно было понять, что она чувствует. Но не думаю, что ей это нравилось. На одном из каналов пастор какой-то послевоенной религиозной секты яростно потрясал кулаком, проклиная дщерь людскую, внедрившую в мозг божьей твари семя самого дьявола.