Дмитрий Янковский - Третья раса

Подгребая руками и ногами для большей скорости, я погрузился в густую пелену ила и запалил новый фальшфейер. Толку от него, правда, было не много, пламя все равно ничего не освещало, но созерцание живого огня в царстве вечного мрака хоть немного отодвигало тяжелое ощущение дезориентации. Я вспомнил прочитанный в детстве роман о путешествии землян на планету, вращавшуюся вокруг инфракрасной звезды. Там миллионы лет царила непроницаемая тьма, точно как здесь. Во мраке возникла и развилась жутковатая и враждебная форма жизни, которую земляне называли медузами. Их отгоняли прожекторами, а у меня прожектора не было — только немощный фальшфейер в руке.

Муть вокруг пламени казалась желтоватой, а дальше быстро сходила на нет, в полную темноту. Я спинным мозгом ощутил вокруг притаившийся ужас, прекрасно понимая, от чего он исходит. Десятки, сотни живых организмов вели вокруг непрекращающуюся битву за жизнь — кто-то кого-то ел, кто-то от кого-то спасался. И эта вечная охота во мраке генерировала первобытный страх, излучая его подобно радиоволнам. У меня вообще на глубине чувствительность повышается, но сейчас пробрало совсем не на шутку. Я попытался взять себя в руки, но никак не получалось — страх накатывал все сильнее, прессуя почище давления. И только секунд через двадцать я понял, что попал в ловушку.

Говорил ведь Долговязый, что при малейшем чувстве тревоги надо начинать двигаться, что это не просто страх, а реакция на переизбыток кислорода. Так нет же, вместо этого я наоборот замер, прислушиваясь к ощущениям и к шипению пузырьков от фальшфейера. А когда разобрался, было уже поздно — сосуды свело спазмом, и всю кровь загнало в крупные сосуды, оставив мышцы практически без снабжения кислородом. Свинцовая тяжесть неимоверной усталости сковала тело, я и, как ни старался, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Тут же среагировал мозг, провалившись в пучину темно-красных кошмаров. Я хотел закричать, но сжатые, опустошенные легкие даже не вздрогнули.

Огромная рыбина с разверзнутой зубастой пастью рванулась на меня из тьмы, быстрая, как молния, неумолимая, как смерть. Ее челюсти схлопнулись, разрубив мое тело пополам, и я окончательно потерял связь с реальностью. Мне грезилась пересохшая пустыня, занесенная красной пылью, и низкое темное небо, искаженное невероятными аберрациями. Я хватал ртом воздух, но все равно задыхался, а непонятно откуда взявшиеся черти с рогами принялись весело тыкать в меня раскаленными вилами. Черти тоже были красными, как и все вокруг, почти такие, какими их рисовали в древности — со свиными рылами и гипертрофированными гениталиями.

Я пробовал кричать, но без толку — вокруг меня не было воздуха. Тогда я догадался знаками Языка Охотников высказать чертям все, что о них думал. К удивлению, они меня поняли, радостно заражали, подняли на вилы и с невероятной скоростью понесли по пустыне. Больно было до ужаса, чуть глаза не лопались. А они все таскали и таскали меня, затем бросили и принялись топтать копытами. Было больно, но я не двигался — не было сил. Тело словно цепями стянуло, и я тут же разглядел эти цепи — ржавые, с крупными тяжелыми звеньями. При каждом ударе они больно впивались и защемляли кожу. Один черт, порезвее прочих, занял выгодную позицию и принялся наносить мне точные удары в пах. Тут уж я не выдержал. От первых двух ударов меня так свернуло в дугу, что цепи полопались, и, получив возможность двигаться хоть немного, я начал прикрывать яйца руками. Черти начали медленно растворяться в воздухе, а затем поблекла и пустыня, и небо — все превратилось в пугающую черноту, в которой плавало размазанное пятно красного света.

— Очухался? — раздался в наушниках голос синтезатора, переводившего жесты Долговязого.

С невероятным усилием я сфокусировал зрение и увидел рядом отставника в недвусмысленной позе — он замахнулся, чтобы снова врезать мне кулаком в пах.

— Очухался! — ответил я.

Оказалось, что Долговязый успел перестроить синтезаторы так, чтобы они выдавали русскую речь.

— Сколько пальцев? — он сунул мне под нос перемазанную защитным гелем пятерню.

— Пять!

— Годится. Пойдем, мы уже шлюз открыли, а ты тут колбасишься.

— Как ты узнал, что меня прихватило?

— Это не сложно, когда в эфире кто-то начинает костерить чертей на чем свет стоит. Но с тобой дольше пришлось повозиться, чем с Молчуньей.

— Где она?

— Уже внутри. Вот-вот турбины врубит на прогрев.

Он за руку дотащил меня до залитого мутью шлюза и включил привод, задраивающий выход. Через несколько секунд взвыли насосы, откачивая густую от ила воду, и вскоре мы с Долговязым стояли, обтекая, как два выбравшихся из болота упыря. Оттого, что мы с ног до головы были покрыты застывшим гелем, это сходство только усиливалось. Мы сняли контактные линзы — в них ходить не было ни малейшей возможности.

— Пленку не снимать! — сказал отставник. — Подождем, когда Молчунья запустит свою машинерию, а то как бы не пришлось выбираться наверх своим ходом.

— Проблемы? — спросил я.

— Не знаю. Долго что-то не слышно звука турбин.

Мы выбрались из шлюза в знакомый до боли коридор и двинулись в сторону ходовой рубки. Вот уж не думал я, что снова окажусь внутри столь грозной боевой машины! У меня аж глаза защипало от избытка чувств. Я вспомнил, как Рипли плакала не стесняясь, когда после долгого прозябания на камбузе вновь забралась в отсек океанской амфибии. Теперь я ее в полной мере понял, не то что тогда.

— Дышать здесь нельзя, — на ходу объяснял Долговязый. — Если надышимся газовой смесью под таким давлением, как тут сейчас, то пипец наступит на всплытии. Вскипим, как раскупоренные бутылки с нарзаном.

Я понятия не имел, что такое нарзан, но, о чем речь, понял прекрасно. При понижении давления весь не израсходованный на дыхание газ запузырится в крови, а это верная смерть. Так что дышать и насыщать кровь газами действительно не стоило. По этой причине общаться нам приходилось знаками, и рты от силиконовой пленки не раскупоривать, словно мы так и пребывали в воде. Хотя различие все же было. Несмотря на простывшие отсеки, температура внутри батиплана была все же выше, чем за бортом, так что разогревающая химическая смесь очень скоро начала причинять беспокойство.

— Жжет, — сообщил я.

— Придется терпеть. Пар костей не ломит.

— Что?

— Замерзнуть, говорю, будет хуже.

Наконец мы забрались в просторную ходовую рубку и задраили за собой дверь. Сидя в кресле старшего пилота, Молчунья уже успела задействовать часть аппаратуры, так что в полутьме огоньки на пульте напоминали диковинные разноцветные созвездия. По экрану главного сонара медленно ползала яркая полоса, на ходовом планшете туманно прорисовывался рельеф дна.