Кейт Лаумер - Машина времени шутит

— Это симпатичнее, — сказала она. — А ты думаешь не так, Питер?

— Много приятнее, моя дорогая. — Его глаза передвинулись за нее, пробежали по деталям маленькой часовни и вернулись к шкале на запястье. Он шагнул к алтарю, но Иронель тревожно вскрикнула и схватила его за руку.

— Питер — нет! Ты не должен подходить ближе!

Он подарил ей улыбку, которая была скорее угрюмой, чем успокаивающей.

— Все в порядке, — сказал он ровным тоном, отмахиваясь от ее руки. — Я хотел лишь взглянуть на это.

— Питер, вы не должны! Если вы вторгнетесь туда, произойдет плохое! Разве ты не можешь чувствовать это в самом воздухе?

Не слушая ее, он сделал еще один шаг — и остановился. Где-то вдали что-то загрохотало, заколебался пол, и кусок стекла в окне пошел трещинами. Я шагнул к нему.

— Вы здесь гость, — сказал я. — Возможно, было бы лучше, если бы вы играли по правилам этого дома.

Он бросил на меня острый взгляд, подобный гарпуну.

— Я сам решу это, — сказал он и сделал еще один шаг.

Я схватил его за руку. Было похоже, что я держался за дубовый поручень. Он напрягся, чтобы освободиться, а я — чтобы удержать его. Казалось, никто из нас не выиграет.

— Девушка сказала «нет», генерал, — напомнил я, — следовательно, у нее есть причины.

— Вернитесь к здравому смыслу, Кэрлон! — холодно заявил Рузвельт. — Вспомните, что мы пришли искать!

— Вы сами говорили, что равновесие сбалансировано очень деликатно, — не унимался я. — Действуйте медленнее, пока вы не знаете, что делаете.

Рокот повторился, но на этот раз ближе. Я почувствовал, что пол под моими ногами движется. Грифон вонзил когти в пол и заорал. Вскрикнула и Иронель. Откуда-то сверху до меня донесся звук, и я поднял голову как раз вовремя, чтобы увидеть падающий на меня камень размером с сейф. Я нырнул в сторону; удар был похож на столкновение двух локомотивов, осколки скалы разлетелись шрапнелью. Рузвельт развернулся и побежал к алтарю. Грифон зашипел и рванулся, чтобы ударить его, но Иронель прикрикнула, и животное, скорчившись, вернулось назад. Рузвельт пробежал мимо него. Я хотел присоединиться к нему, но между нами рухнул мраморный пилястр. Пол вспучивался подобно желе, и на нем, как капли воды на горячей сковородке, плясали «ломаный камень» фрагменты мозаики с потолка, цветное стекло, железные решетки и обломки статуй. Рузвельт вбежал в самую гущу этого; камни падали вокруг него подобно бомбам. Один из маленьких камней ударил генерала по плечу, но он, качаясь, остался на ногах, пытаясь дотянуться до алтаря. Он был в шести футах от цели, когда купол над ним треснул и пошел вниз. Одна из колонн упала и, смяв его, отбросила на десять футов.

Грохот замирал вдали. Несколько заблудших камешков в тишине зацокали по полу. Генерал, скорчившись в пыли, лежал тихо, как сломанная кукла.

Иронель опустилась на колени рядом с Рузвельтом и дотронулась до его лица.

— Он мертв? — прошептала она.

Я оглядел его сверху. В черепе Рузвельта была отвратительная дыра. Дыхание поверхностное и частое, но пульс твердый.

— У него скверная рана, — сказал я, — но он пока еще не мертв. С помощью Иронель я поднял генерала на спину и перенес его назад, в ее спальню, положив в темноте на постель.

Была кромешная ночь. Иронель спала головой на постели Рузвельта. Когда я разбудил ее, она улыбнулась мне.

— Он еще живет, Ричард, — сказала девушка.

Я снова проверил его пульс. Он был еще здесь, но дыхание было поверхностным и прерывистым. Я дотронулся до его раны во впадине над глазом.

— Я должен попытаться что-нибудь сделать, — сказал я. — У тебя есть способ разводить огонь?

— Ронизиель боится огня, — сказала она, — но он мне принесет его.

Я осмотрел рану. Там был один главный осколок с несколькими более мелкими кусочками. Иронель вернулась с мелким медным подносом, на котором пылали угольки. Я не задавал вопросов, просто добавил немного дерева к углям и, получив открытое пламя, простерилизовал на нем лезвие своего ножа.

Я сделал насечку поперек раны, пересек ее другой и отогнул назад лоскуток кожи. Иронель вступила, как тренированная медсестра, следя за каждым шагом, понимая меня без слов. Пока она держала надрез открытым, я использовал крючок из проволоки, простерилизованный на огне, чтобы поднять большой осколок на его место, затем попробовал сделать это с другими. Вскоре закончил операцию, закрыл рану, и он все еще дышал.

Она тоже закончила и села рядом с ним, глядя ему в лицо. Я нашел угол и заснул.

Проснулся я от света, падавшего мне в лицо. Иронель была рядом, ее лицо было бледным, как камея.

— Ричард, я боюсь за Питера.

Я встал и подошел к нему. Он лежал в постели на спине. Его глаза были закрыты и запали, лицо обтянуто, как после пытки, кожа стянулась к ротовому отверстию, хрип проходил меж стиснутыми зубами, а руки бегали по покрывалу.

— Нет… — выталкивал он слова. — Никогда… согну колено… лучше… вечное разрушение… — Его голос перешел в шепот.

Я приложил пальцы к его шее. Он был горяч, как свежевыкованный чугун. Рана у него на лбу опухла и воспалилась.

— К сожалению, — сказал я, — нам нужны лекарства, которых у нас нет.

— Ричард, — сказала девушка, — Чааз говорит, что мы должны принести Питера к нему.

Я взглянул на нее. Ее глаза были большими и темными, волосы — искрасно-черными, влажный локон лежал на белой коже.

— Мы не должны трогать его.

— Но — Чааз не может попасть сюда, Ричард.

Я посмотрел на Рузвельта. В медицине я много не смыслю, но мне приходилось видеть умирающих, поэтому я поднял его. Девушка прокладывала дорогу вниз сквозь темные залы, среди черных лиан, упавших статуй наружу, в аромат ночи.

В центре заполненного сорняками сада в сухом фонтане прыгали каменные русалки. Иронель потянула в сторону ветвь с листьями от скрюченного дерева, проросшего сквозь трещину в бассейне, и обнажила отверстие. Каменные ступеньки вели вниз под небольшим углом в аромат грибницы и сырой глины. Иронель вела. В помещении на дне она сверкнула моим фонарем на прогнувшиеся полки, загруженные пыльными винными бутылками. У дальнего конца в стене был пролом, как гигантская крысиная нора. Оттуда тек запах, как из обезьянника в зоопарке.

Иронель, кажется, к этому привыкла. Она подошла к отверстию и позвала:

— Чааз, это я, Иронель. И Ричард, мой друг. Мы принесли Питера!

Оттуда донесся звук, как будто вдали перемалывали друг друга валуны под землей. Иронель повернулась ко мне.

— Чааз говорит, что мы можем внести его.

Я вошел в отверстие и начал спускаться; это был туннель с ровными стенками. Он извивался, углублялся, кончаясь сложной стеной шишковатой сырой кожи, блокировавшей туннель. Иронель направила свет на стену, и я увидел, что это было лицо с широким крючковатым носом, запавшими веками, которые поднялись, чтобы показать блестящие глаза размером с баскетбольный мяч, только шести футов в диаметре. Под стать глазам были волосы на щеках, грубые, как шерсть мамонта, и наклонный сморщенный лоб. Там, где не было волос, кожа была черной, чешуйчатой и морщинистой, как зад носорога. Под пурпурными краями губ виднелись концы обломанных зубов размером с могильный камень торговца. Рот открылся, и загрохотал голос.