Кейт Лаумер - Машина времени шутит

— Я могу сломать вас, Кэрлон. Более сильный человек всегда может сломать более слабого. Простая демонстрация будет достаточной, чтобы подтвердить мою точку зрения. — Он принял позу «ноги врозь» и поднял руки на уровень плеч, улыбаясь.

— Кто первый опустит руки, признает, что другой — высший — по крайней мере, в данном незначительном случае.

Я вытянул руки. Такое усилие заставило трепетать мой пульс, но слезы у меня не брызнули. Если Рузвельт хочет играть в эти игры, я охотно поддержу его в этом. Машина по производству гамбургеров может и подождать.

— В каждом мире, в любое время определенных людей формирует реальность, — внезапно сказал Рузвельт. — Здесь, сейчас это старое правило еще в силе — но станет потенциально более мощным при существовании титанических новых сил. Эти силы к услугам любого, кто сможет властвовать над ними. Судьба — вещь хрупкая, Кэрлон. Бессмысленная, контролируемая бичом сильной личности. Позвольте Александру отправиться завоевывать мир; мир станет таким, каким сделает его он. Без Александра не было бы ни Цезаря, ни Атиллы, ни Мухаммеда, ни Гитлера в вашем мире, ни Гильельто Массони в линии Ноль-Ноль. Люди творят судьбу, нет другого, окружного пути. Вы видели это, продемонстрировали, что получается, когда мы боремся вместе спина к спине. Мы вдвоем формируем острова стабильности вокруг себя даже в мире бесформенности. Но только один из нас может формировать космос по своей воле. И это будет моя воля. Я буду доминировать — не потому, что ненавижу вас — у меня нет причин для враждебности, а потому, что должен — как Александр должен был разбить Дария.

— Смешно, — сказал я. — Я никогда не имел ни малейшего интереса к формированию космоса по своей воле и не хочу видеть, как его формируют по вашей воле. Дом никогда не значил для меня многого, но я не готов увидеть, как он вспыхнет и обрушится, чтобы дать вам насест для правления.

Рузвельт кивнул.

— Я полагаю, что нечто вне нас обоих, Кэрлон, записано на звездах, как говорят. На протяжении семисот лет ваши и мои предки боролись за право править континуумом. Думай об этом, Плантагенет! В тысяче биллионов альтернативных мировых линий ваш клан и мой боролись на протяжении веков, чтобы доминировать над миром, ничего не зная о других, ведомых общим инстинктом осуществить в нем присущий им потенциал. И тогда — день катаклизма, когда Распад пронесся над ним, чтобы стереть начисто их корень, стебель и ветвь — все, кроме одного человека в моей линии и одного в вашей.

Прошло около десяти минут с тех пор, как началась игра. Яростная боль прострелила тыльную сторону моих рук и плеч. Рузвельт еще стоял прямо, как статуя. Его руки не дрожали.

— Мне сказали, что Распад датируется восьмидесятыми, — сказал я. — Вы были несколько юны, чтобы запомнить его — если только у вашего Империума нет какой-либо космической техники, что побивает любую старость, и которой достиг Голливуд.

— Я говорю вам, чему меня учили, что обнаружили мои исследования, что мне было сказано… — Он оборвал себя.

— Я думал, что это было целиком вашей идеей, Рузвельт.

— Сказано — моим отцом, — ответил мой соперник. — Он посвятил свою жизнь убеждению, что где-то каким-то образом наше время снова придет. Его мир исчез — как может такая слава навсегда исчезнуть без следа?

Он работал, изучал и в конце концов сделал свое открытие. Тогда он был стар, но переложил этот долг на меня. И я хорошо его выполнил. Сперва я трудился, чтобы завоевать высокое положение в Имперской безопасности — организации, знающей секреты Сети.

Это дало мне платформу, с которой стало возможно подготовить эту линию — Новую Нормандию, — она будет сосудом, что будет содержать и формировать силы Распада.

Я должен был собрать свою волю, чтобы удержать руки на уровне плеч. Каким-то образом мне показалось важным не проиграть в игре Рузвельта. Если тот и страдал, то не показывал этого.

— Вы устали? — спросил он участливым тоном. — Бедная матушка-природа так слепа в своих попытках защитить тело. Она посылает боль в качестве предупреждения, во-первых. Затем, мало-помалу она вызывает поражение нервов. Ваши руки начинают провисать. Вы со всей своей силой воли попытаетесь держать их выше, чтобы пересилить меня, неизбежно вашего господина. Но вы проиграете. О, сила здесь, но Природа вынудит вас управлять вашей силой. Так что, хотя вы, быть может, и хотите сами вытерпеть пытку усталости до смерти от истощения, она вам не позволит. Вы будете страдать — ни за что. Жаль, Кэрлон!

Я был рад, что он чувствовал потребность поговорить. Это удерживало мой мозг от горячих клещей, вцепившихся мне в шею сзади. Я пытался заново разжечь искорку гнева — другой трюк матушки-природы, только на этот раз с моей стороны. Я хотел, чтобы он продолжал болтать, но в то же самое время убеждал себя, что он, к сожалению, начинает чувствовать.

— Видеть вас падающим — этого воистину стоит подождать.

— Но вы не увидите! Я сильнее, чем вы, мистер Кэрлон. Я с детства каждый день тренировался в таких упражнениях — и в ментальном контроле, который им сопутствует. В возрасте семи лет я мог держать фехтовальную рапиру на пальцах вытянутой руки в течение четверти часа. Для меня это буквально детская игра. Но не для вас.

— Ничего, — сказал я весело. — Я могу стоять здесь весь день.

— Прошло всего четверть часа. Как вы почувствуете себя еще через пятнадцать минут, а, мистер Кэрлон? И через полчаса? — Он улыбнулся, но не совсем такой улыбкой, которая понравилась бы ему самому. — Несмотря на собственное желание, вы потерпите неудачу задолго до этого. Простая демонстрация, Кэрлон, но необходимая. Вы должны понять, что во мне вы встретили превосходящего вас противника.

— В этом есть свой плюс, — сказал я. — Может быть, этим предполагается удержать мое внимание, пока ваш приятель нацеливает пронизывающий луч на мой мозг — или что-либо еще, что делают сумасшедшие ученые.

— Не говорите глупостей, Кэрлон, — Рузвельт чуть ли не отрубал слова, — или, почему нет, да, я вижу. — Он улыбнулся, и напряжение исчезло с его лица. — Очень хорошо, мистер Кэрлон. Вы почти начали возмущать меня. Хорошо продуманная тактика. Такие развлечения могут заметно истощить выносливость. Кстати, как себя чувствуют ваши руки? Слегка отяжелели?

— Прекрасно, — ответил я тоном, в котором, надеюсь, была хоть какая-то легкость. — А как насчет ваших?

Линия огня иглой пронзила мои трапециевидные мышцы, поиграла вокруг локтей, уколола кончики пальцев. Моя голова болела. Рузвельт выглядел так же хорошо, как и в начале. Теперь он таращился вглубь комнаты, мимо моего лица, и молчал. Это беспокоило меня. Я хотел, чтобы он говорил.

— Держаться прямо — трудная работа для языка, а? Но я буду иметь преимущество перед вами, Рузвельт. Вы выбрали не того человека. Я рыбак. Мне частенько приходилось бороться с волнами по восемь часов в напряжении. Для меня это прекрасный отдых.