Роберт Хайнлайн - Весь Хайнлайн. Кукловоды

Но в общем и целом боевой доспех практики не требует. Он делает все, что и ты, только лучше. Все, кроме одного — в нем нельзя почесаться. Если я отыщу скафандр, который позволит мне поскрести меж лопаток, я женюсь на нем.

Существует три типа боевых скафандров мобильной пехоты: полевой, командный и разведывательный. У разведки доспехи пошустрее и позорче, но легче. Командирские быстро бегают и выше прыгают, связь в них раза в три лучше прочих, оборудования на них больше, инерционная система опять же. А полевые — это для тех парней, что с сонным видом торчат в строю.

Как я уже говорил, я влюбился в боевые скафандры, несмотря на то что первое знакомство стоило мне вышибленного плеча. Каждый день, когда мое отделение отправлялось на занятие с доспехами, был для меня праздником. В день, когда я дал промашку, я носил условные сержантские нашивки, потому что изображал командира условного подразделения, и был вооружен условным ядерным оружием, которым должен был воспользоваться в условной темноте против условного противника. Вот в этом и загвоздка; все условное, а от тебя требуют, чтобы ты действовал, как в реальности.

Мы отступали — то есть «продвигались в направлении тыла», — и кто-то из инструкторов вырубил энергию в скафандре одного из наших ребят, превратив его в беспомощного раненного. По установке мобильной пехоты я послал к нему на выручку и заважничал, потому что отдал приказ раньше, чем мой второй номер догадался сделать то же самое. А затем вернулся к выполнению боевой задачи, которая заключалась в запуске ракет с условными ядерными боеголовками, чтобы обескуражить нашего условного противника.

Наш фланг никуда не спешил; предполагалось, что я выстрелю так, чтобы никто из своих не пострадал от взрыва, но достаточно близко, чтобы обеспокоить противника. И все это, разумеется, бегом. И передвижение, и наши действия были оговорены заранее (мы же все были еще зеленые), варьироваться могли только потери.

Установка требовала от меня, чтобы я по радару определил точное месторасположение наших солдат, которых могло зацепить взрывом. Но надо было пошевеливаться, а я еще не слишком ловко читал показания. Я смухлевал всего лишь чуточку — поднял инфравизор и глянул невооруженным глазом при свете дня. Места было предостаточно, только одного из ребят дернуло торчать по соседству в половине мили от меня, а у меня в арсенале всего-то и была учебная ракета, не способная ни на что, кроме дыма. Я прикинул расстояние до цели, вынул ракетомет из-за спины и нажал на гашетку.

Затем прыгнул дальше, довольный собой — не потерял ни секунды.

А потом, еще в воздухе, у скафандра отключили энергию. Повреждений никаких, все отключается с задержкой, и приземлиться можно благополучно. Вот я и приземлился, и там застрял, сидя на корточках, поддерживаемый только гироскопами, но двигаться дальше не способный. Как двинешься, если вокруг тебя тонны металла, а энергии нет?

Я принялся ругать себя, я как-то не предполагал, что в потери переведут меня, когда предполагается, что я главный. Черт, дерьмо, вот ведь гадство какое, и прочие комментарии.

Следовало знать, что сержант Зим глаз не спустит с командира отделения.

Вскоре он прискакал лично и провел со мной приватную беседу, в которой предположил, что, возможно, я сгожусь для мытья полов, раз слишком глуп, неуклюж и беспечен для грязных тарелок. Он обсудил со мной мое прошлое и вероятное будущее, выдал еще кое-какие соображения, которых я не хотел бы услышать. Закончил он речь невыразительно и скучно:

— Тебе бы понравилось, если бы полковник Дюбуа увидел твои художества?

Затем он ушел. Я ждал на корточках почти два часа, пока не просигналили окончание учений. Скафандр и еще недавно легкие, как перышко, настоящие сапоги-скороходы, сейчас сжимали меня, точно «железная дева». В конце концов за мной вернулся сержант, восстановил энергию доспеха, и мы вместе поскакали на предельной скорости в штаб.

Капитан Франкель был менее многословен, но мне хватило.

Потом он сделал паузу и добавил тем скучным голосом, который офицеры приберегают для зачитывания статей устава и уложений:

— Можете требовать разбирательства вашего дела трибуналом, если хотите. Что скажете?

Я сглотнул и ответил:

— Никак нет, сэр! Не хочу!

До этой секунды я плохо представлял, в какую историю влип.

Капитан Франкель, похоже, перевел дух.

— Тогда посмотрим, что скажет командир полка. Сержант, проводите арестованного.

Мы в скоростном порядке отправились инстанцией выше, там я впервые лицезрел комполка и к тому времени пребывал в убеждении, что трибунала мне не избежать. Но я очень хорошо запомнил, как Тед Хендрик сам себе устроил неприятности; я ничего не сказал.

В общей сложности майор Мэллой сказал мне четыре слова. Выслушав рапорт сержанта Зима, он произнес первые два:

— Это так?

— Так точно, сэр, — ответил я, на чем мое участие в разговоре завершилось.

— Есть смысл его спасать? — обратился майор Мэллой к капитану Франкелю.

— Думаю, да, сэр, — сказал капитан.

— Тогда ограничимся административным наказанием, — майор повернулся ко мне. — Пять плетей.

Что ж, ждать меня не заставили. Через пятнадцать минут врач осмотрел меня, начальник охраны обеспечил меня специальной рубашкой, которую можно было снять, не снимая наручников, — она застегивалась на молнию на спине. Как раз прозвучал сигнал к построению. Все происходило будто бы не со мной… потом я понял, что так бывает, когда перепуган до смерти. Как в ночном кошмаре…

Зим вошел в палатку, едва отзвучал сигнал. Он только глянул на начальника охраны — капрала Джонса, — и тот исчез. Зим подошел ко мне, сунул что-то в руку.

— Прикуси, — негромко посоветовал он. — Помогает. Я знаю.

Это был резиновый загубник, которым мы пользовались во

время тренировок по рукопашному бою, чтобы зубы не повредить. Зим ушел. Я сунул загубник в рот. Затем меня заковали в наручники и вывели наружу.

Зачитали приказ: «…за преступную халатность в учебном бою, которая в боевых условиях повлекла бы за собой гибель товарища». Потом с меня сорвали рубашку и привязали к столбу.

Вот что странно: наблюдать за поркой гораздо труднее, чем быть выпоротым самому. Я не утверждаю, что это пикник. Так больно мне еще никогда не было, а ожидание между ударами было хуже самих ударов. Но загубник действительно помог, и единственный мой вскрик никто не услышал.

А вот вторая странность: после никто даже словом не напомнил, даже другие рекруты. Зим и другие инструктора обращались со мной по-прежнему. С того момента, как доктор смазал мне спину мазью и велел возвращаться на службу, все закончилось. Я даже сумел немного поесть и сделал вид, что участвую в общей болтовне за столом.