Майкл Флинн - Эйфельхайм: город-призрак

Дитрих поскреб подбородок:

— Лоренц — кузнец. Медь, должно быть, вне его искусства.

— Так. Где найти медника — вопрос.

— Во Фрайбурге, — ответил Дитрих. — Но медь дорога. Лоренц, может, и сделает это задаром, но только не член гильдии Фрайбурга.

— Я дам тебе слиток меди, которую мы добыли в горах неподалеку. Всю, что не уйдет на проволоку, кузнец может оставить себе.

— А эта проволока ускорит ваше отправление?

— Без нее мы не сможем уехать. Чтобы выплавить медь из руды, достаточно только… тепла. У нас нет приспособлений, чтобы вытянуть ее в проволоку. Дитрих, у тебя нет фразы в голове делать это. Я слышал это с твоих слов. Ты не поедешь в вольный город.

— В том свой… риск.

— Так. Значит, этому твоему «милосердию», этому оброку, который вы должны вашему господину-со-звезд, есть свои пределы. Когда он вернется, он покарает тех, кто пренебрег его распоряжениями.

— Нет, — сказал Дитрих. — Не так он властвует. Его пути неисповедимы для людей. — И эта беседа самое лучшее тому доказательство, подумал он. Он бросил взгляд на облака, как будто ожидая узреть в них смеющегося Иисуса. — Ну что ж. Дай мне слиток, и я прослежу, чтобы из него проволочили проволоку.

Но Ганс не стал приближаться к нему и оставил слиток на тропинке.

На следующий день повозки тронулись через плато к месту сбора, где к ним присоединилась телега из Нидерхохвальда. Тьерри фон Хинтервальдкопф командовал тремя рыцарями, а Макс — пятнадцатью копейщиками. Ойген нес знамя Хохвальда.

Остальные повозки присоединились к ним по дороге: одна с имперского поместья у Прыжка Оленя, а другая — из манора церкви Св. Освальда. Капитул обеспечил их еще двумя пехотинцами, а Эйнхард, имперский рыцарь, прислал своего юнкера с пятью солдатами. Тьерри, видя, как увеличилось его маленькое войско, довольно скалился.

— Клянусь кровью Господней, я уже почти обрадуюсь вылазке Фалькенштайна из Бурга!

С вершины ущелья Дитрих услыхал жуткий шепот, которым разговаривают отдаленные долины — говор, образованный шумящим внизу в голых ветвях и вечнозеленых иголках елей ветром, струящимся по горным уступам ручьем, хором кузнечиков и прочих насекомых.

Колесный путь петлял серпантином вниз по склону Катеринаберга. Неприветливые полосы серого камня и бесплодной земли перемежались стволами истерзанных, обломанных ветром буков.

Дорога дальше лежала в каких-то нескольких сотнях шагов под ними, но виднелась через непреодолимо крутые скаты, так что Дитрих иногда различал идущий практически навстречу авангард. От дороги отходили тропинки, по которым не могли проехать фургоны. Он видел древние вырубленные в скале ступени и спрашивал себя о том, кто мог сделать их.

Вскоре они достигли подножия. Оно представляло собой пустынный овраг, заваленный ломаным хворостом, поваленными дубами и окаймленный по обеим сторонам огромными нависающими скалами и крутыми, поросшими лесом обрывами.

Стремительный горный поток, питаемый низвергающимися с вершин водопадами, с шумом и свистом разбивался о скалы, обращая в грязь то, что и до того мало походило на дорогу.

— Это Прыжок Оленя, — произнес Грегор, указывая на горную породу, выдававшуюся над ущельем. — Легенда гласит, что охотник преследовал оленя в окрестных лесах, и животное перепрыгнуло с того утеса на другую сторону Брайтнау. Вы видите, как сжимается здесь долина? И все же, говорят, это был чудесный прыжок. Охотник так увлекся погоней, что попытался последовать за зверем, но с менее счастливым результатом.

Бург Фалькенштайн, высившийся на одном из обрывов, крепко сжимал ущелье. Сторожевые башенки унизывали замковую стену, словно бородавки жабу, и прорезались крестообразными баллистрариями, открывая амбразуры для скрытых лучников. Между зубцами стен виднелись дозорные, их насмешки на расстоянии было неразличимы. Отряд излучал безразличие, но щиты невольно поднимались повыше, а руки крепче сжимали украшенные флажками пики.

— Эти собаки не осмелятся на вылазку против рыцарей, — сказал Тьерри, после того как войско миновало замок, подвергшись лишь незлобным колкостям. — Они достаточно искусны, чтобы ловить монахинь или жирных купцов, но не выстоят в настоящем сражении.

На выходе из ущелья поток успокоился и превратился в журчащий ручей, а узкая долина раздвинулась зелеными лугами. На горной вершине над сельской равниной нависала квадратная башня.

— Дозорная башня Фалькенштайна, — объяснил Макс. — Его бургграф шлет оттуда сигналы в замок, если в ущелье входит достойная грабежа добыча. Затем Фалькенштайн из замка преграждает едущим путь вперед, тогда как его люди из дозорной башни отрезают дорогу назад.

В более широкой, покатой долине Кирхенгартнер путь из ущелья Фалькенштайна встречался с большой дорогой на Фрайбург. На ночь хохвальдцы поставили свои фургоны кругом и развели костры. Тьерри назначил людей в дозор.

— Здесь достаточно безопасно стоять лагерем, — сказал Макс Дитриху. — Если фон Фалькенштайн сделает вылазку сюда, он должен будет ответить перед графом Ураха, а это значит Пфорцхайма, и всей семьей правителей Бадена.

— В прежние времена, — сказал Дитрих Грегору за ужином, — все караваны были подобны этому. Торговцы вооружались луками и мечами и были скреплены между собой клятвой.

— Клятвой? — спросил Грегор. — Как рыцарский орден?

— Очень похоже. Это называлось ганзой или, на французском, «компанией», поскольку они «делили хлеб». Schildrake нес знамя во главе отряда — в точности как Ойген — и hansgraf правил над своими братьями-купцами.

— Как Эверард.

— Doch. За исключением того, что караваны в те дни были намного крупнее и путешествовали от ярмарки к ярмарке.

— На этих ярмарках, должно быть, было на что посмотреть. Иногда мне жаль, что я не жил в стародавние времена. Было ли тогда рыцарей-разбойников больше, чем ныне?

— Нет, но тогда с севера грозили викинги, мадьяры — с востока, а сарацины — из своей твердыни в Альпах.

— Сарацины в Альпах?

— В Гард-Френэ. Они хищничали среди купцов и паломников, курсировавших между Италией и Францией.

— А ныне нам приходится идти в Святую землю, чтобы сражаться с ними!

Тьерри повернул голову и проворчал без тени шутки:

— Если султану угодно напасть на меня, я знаю, как защититься, но, если он оставит меня в покое, я не буду его тревожить. Кроме того, если Бог повсюду, зачем идти к Иерусалиму, чтобы найти его?

Дитрих согласился:

— Вот почему мы ныне поднимаем просфору после консекрации. Так народ узнает, что Господь повсюду.

— Ну, в этом я несведущ, — продолжил Тьерри, — но если Иерусалим был столь свят, то почему так многие вернулись оттуда еще более порочными? — Он мотнул головой в сторону входа в ущелье. — Вы слышали легенду о нем?