Майкл Флинн - Эйфельхайм: город-призрак

— Фалькенштайн не тот человек, который будет терять время понапрасну, ожидая нападения врагов. Он не может ударить по Фрайбургу или по Вене, но способен легко опустошить Хохвальд. Если он сделает вылазку, мне будет нужно, чтобы каждый мужчина был здоров, начеку и при оружии. Всякий крэнк, что будет искать здесь убежища, получит его, но я не буду разнимать дерущихся. Это дело Гроссвальда, и я не собираюсь вставать между ним и его вышедшими из повиновения вассалами.

Неудовлетворенный этим решением, Дитрих взял лошадь из конюшни замка и отправился к Соколиному утесу, где надеялся добиться вмешательства Манфреда. Пастор спешил, как мог, но приходилось осторожно выбирать путь зигзагами по склону Катеринаберга, через заросли и другие препятствия в ущелье. Он уже далеко углубился в сумерки ущелья, когда услышал глухой раскат грома и увидел султан черного дыма над другим концом долины.

Дитрих добрался до Соколиного утеса после полудня, устав не столько от езды, сколько от тревожных мыслей, и принялся искать знамя Хохвальда в раскинувшемся без особого порядка или системы военном лагере. Дворянские гербы развевались повсюду, словно на праздничном дереве. Здесь двуглавый орел Габсбургов; там золотой пояс маркграфа и красно-белые полосы Урахов. Дальше — каждый на своем укреплении — гербы ткачей, серебряных дел мастеров и других цехов Фрайбурга. Фон Фалькенштайн жестоко просчитался в том, как долго члены гильдий будут терпеть его пошлины. Теперь ремесленники и лавочники встали со скамьи, чтобы наконец вытряхнуть камень из башмака.

Прислуга праздновала, и Дитрих увидел причину этого, достигнув кромки лагеря. Ворота замка Фалькенштайн были разбиты, а надвратная башня обвалилась, словно размозженная дубиной Сигенота. Лязг оружия и крики сражающихся едва доносились сверху. Гром-глина крэнков позволила проникнуть в замок, но путь оказался узким, а, как известно, пролом в крепостной стене можно удержать, если стоять насмерть. И верно: на нагромождении каменных обломков в лучах заходящего солнца мерцали доспехи людей и упряжь лошадей.

Наконец, Дитрих отыскал палатки Хохвальда, но шатер герра пустовал, а его оруженосцев нигде не было видно. Честь увлекла Манфреда в пролом, и, возможно, сейчас он уже покоился среди лежащих около стены тел. Дитрих вернулся в шатер, приметил оттоманку в турецком стиле, уселся на нее и стал ждать.

Поздний вечер сменился ночью, звуки битвы угасли, давая знать о том, что последних «твердолобых» или убили, или взяли в плен. Оружие и доспехи доставались победителю, многие рыцари сражались насмерть — не столько из любви к сеньору, сколько в стремлении избежать бедности и позора. Штурмующие ручейками возвращались обратно в лагерь; они гнали перед собой пленников, за которых можно было получить выкуп, и несли на себе добычу, богатства Соколиного утеса, коих там немало скопилось за годы разбоя на большой дороге.

Дитрих от скуки взял было в руки книгу из клади Манфреда; но она оказалась посвящена соколиной охоте, тоску не развеяла, а Дитрих вместо этого лишь рассердился из-за почерка переписчика и качества иллюстраций. Когда он услышал неровный грохот кованых сапог снаружи, то отложил том в сторону и вышел из шатра.

Слуги разводили костры, Макс Швайцер как раз выбирал лучшее место для своих солдат. Он с удивлением выпрямился:

— Пастор! Что случилось? Вы ранены!

Дитрих дотронулся до повязки:

— В деревне была драка. Где Манфред?

— В палатке костоправа. Драка! На вас напали? Мы думали, они сбежали к Брайтнау.

— Нет, крэнки дрались между собой — и Тьерри ничего не предпринял.

Макс сплюнул в костер.

— Тьерри искусен в защите. Пусть Гроссвальд улаживает свои проблемы сам.

— Гроссвальд сам хорош и сыграл в этом не последнюю роль. Дело должен решить Манфред.

Макс нахмурился:

— Ему это не понравится. Андреас, прими командование. Пойдемте тогда, пастор. Вам нипочем не найти костоправа в этом лабиринте. — Он припустил скорым шагом, Дитриху пришлось рвануть с той же прытью, чтобы не отстать.

— Рана серьезная? — спросил священник.

— Герр получил удар, который стоил ему щеки и нескольких зубов, но думаю, лекарь пришьет все на место. Щеку, естественно.

Дитрих перекрестился и молча помолился за здоровье Манфреда. Этот человек на протяжении многих лет был предупредительным, хотя и не понятным до конца другом, с необычным складом характера. После смерти жены у него появилась склонность к размышлениям, хотя герр по-прежнему отличался грубостью вкусов, что одновременно не мешало ему глубоко смотреть на вещи. Манфред был одним из немногих, с кем Дитрих мог обсудить чуть ли не все, за исключением самых мирских вопросов.

Но священник неправильно понял Макса. Ойген, а не Манфред сидел привязанным на стуле в палатке лекаря.

Dentator [189] Dentator — дантист (лат.). удалял один за другим раскрошенные зубы при помощи пеликана — французской новинки, вошедшей в употребление совсем недавно. Мускулы dentator вспухли от напряжения, а Ойген сдерживал крики при каждом рывке. Лицо юнкера почернело от удара. Кровь залила лоб, нос, подбородок и окрасила зубы, торчащие сквозь висящую лоскутьями щеку, отвратительно алым. Челюсти скалились сквозь рану. Рядом, ожидая своей очереди, заляпанный кровью хирург читал книгу с загнутыми краями страниц.

Манфред, желая поддержать парня, стоял подле стула. Заметив появление Дитриха, он знаком показал, что с разговором следует повременить. Пастор беспокойно ходил вокруг палатки, чувствуя тяжесть предстоящего разговора.

Поблизости стоял покрытый пятнами стол, над которым обычно трудился костоправ, а рядом с ним корзина сухих губок. Заинтригованный, Дитрих наклонился поднять одну из них, но лекарь остановил его:

— Нет-нет, падре! Очень опасно брать. — Его говор, в котором перемешивались французские и итальянские слова, выдавал в нем уроженца Савойи. — Они пропитаны вытяжкой опиума, коры мандрагоры и корней белены; яд может попасть вам на пальцы. Тогда… — Он изобразил, что слюнявит палец, как будто собираясь перелистнуть рукопись. — Вы понимаете? Очень плохо.

Дитрих отпрянул от внезапно оказавшихся зловещими губок.

— Для чего вы их используете?

— Если боль, и такая сильная, что нельзя резать без риска, я смачиваю губки, освобождаю пары и держу под носом у человека — вот так — пока он не заснет. Но… — Лекарь вытянул руку в кулаке, отставив большой палец и мизинец, и помахал ею. — Слишком много fumo , [190] Fumo — испарения, дым, пар (итал.). и человек не проснется, так ведь? Но, когда раны особенно ужасны, может, и лучше, если он упокоится в мире, а не в муках, так?