А. Е. Ван Вогт - Пришельцы с небес

— Итак, отважный землянин вновь поднимается по золотым ступеням Пиннати! Что ж, Дерек Энде, твои глаза темны, как всегда, а чело серьезно.

Он смотрел на нее, и поющие трубы впервые за вечер звучали для него согласно, а к горлу подкатил восторг.

— Ева!.. Твои глаза ярки, как всегда… И с тобой нет мужчины.

— Стечение обстоятельств работает на тебя. — Она засмеялась — да, он помнил этот звук! — а потом сказала серьезнее: — Я услышала, что ты здесь с Беликсом Саппоузом и его женщиной, и совершила страшную глупость, придя увидеть тебя. Ты же помнишь, как я люблю делать глупости.

— Глупости?

— Наверное, да. Ты, Дерек Энде, изменился меньше, чем ядро Пиридина. Предположить иное было глупостью; знать, что ты не изменился, и все же встретиться с тобой — двойной глупостью.

Он взял ее за руку и повел вверх по лестнице; скользящие с обеих сторон комнаты расплывались перед глазами.

— Тебе обязательно вспоминать старые обиды, Ева?

— Мне не надо вспоминать: это стоит между нами. Я боюсь твоей неизменности, потому что я — как бабочка рядом с твоим серым замком.

— Ты прекрасна, Ева, так прекрасна! И разве бабочка не может спокойно отдохнуть на стене замка? — Он с трудом приспособился к ее иносказательной речи.

— Стены! Я ненавижу твои стены, Дерек! Разве я бульдозер, чтобы пытаться проломить стену? И есть ли они, нет ли их — ты все равно останешься узником.

— Давай не будем ссориться, пока не согласимся хоть в чем-то, — сказал он. — Вот звезды. Разве мы не можем сойтись во мнениях о них?

— Можем, поскольку мы оба к ним равнодушны. — Ева огляделась и бесстыдно прижалась к нему. Лестница достигла высшей точки и медленно двинулась вдоль верхнего края Яркоока. Они стояли на верхней ступени, и ночь окружала их вспышками зеркальных отражений.

Ева Колл-Кеннерли была человеком, но не из семьи землян. Она происходила из племени велюров из Y-образного скопления густонаселенного Третьего Рукава галактики, и кожа у нее, как у всех ее соплеменников, была покрыта густой коричневой шерсткой. Блестящие способности Евы нашли себе применение в том же исследовательском отделе, что и более скромные таланты Беликса Саппоуза. Дерек познакомился с ней в прошлый раз, когда был на Пирилине. Их любовь была постоянной войной.

Теперь он смотрел на нее, касался ее и не мог сказать ни слова. Под взглядом ее живых глаз он попытался улыбнуться.

— Поскольку меня, как стрелку компаса, тянет к сильным мужчинам, мое щедрое предложение все еще остается в силе. Разве это не достаточная приманка?

— Я не считаю тебя ловушкой, Ева.

— Тогда сколько еще столетий ты намерен замораживать себя на Земле? Ты по-прежнему верен, если я припоминаю твой эвфемизм для рабства, своей Госпоже, ее холодным губам и запертому сердцу?

— У меня нет выбора!

— Ах да, на этом пункте я потерпела поражение — и не раз. Она все еще продолжает исследования трансмутации видов?

— Да, конечно. Средневековая идея о возможности превращения одного вида в другой была глупой в Средние века; теперь же, с постепенным накоплением на планетах космической радиации, она стала в определенной степени верной. Госпожа стремится показать, что клеточные связи можно…

— Да-да, и этот серьезный разговор — оскорбление для Яркоока! Ты сидишь взаперти, Дерек, совершаешь подвиги книжного героизма и никогда не выходишь в реальный мир. Если ты воображаешь, что можешь пожить с ней еще, а потом вернуться ко мне, то ошибаешься. Твои стены будут из века в век становиться все выше, пока я уже не смогу… не смогу… нет, это неправильная метафора!., не смогу взобраться к тебе.

Даже в душевной муке этого разговора тепловзгляд на ее мех был приятен. Дерек беспомощно замотал головой, пытаясь избавиться от жала ее речей.

— Посмотри, какой ты даже сейчас большой, храбрый и молчаливый! Ты такой высокомерный, — сказала она и добавила почти тем же тоном: — Поскольку я все еще люблю частичку тебя, запертую в стенах замка, я снова делаю тебе свое серьезное и пустяковое предложение.

— Ева, прошу тебя, не надо!..

— Надо! Забудь эту скучную зависимость от Земли, забудь этот ужасный матриархат, живи здесь со мной. Ты не нужен мне навеки. Ты знаешь, что я эвдемонистка [3] Эвдемонизм — направление в этике, признающее критерием нравственности и основой поведения человека стремление к счастью. — Примеч. пер. и живу ради удовольствия — наша связь нужна лишь на пару столетий. За это время я не откажу тебе ни в чем, что ты захочешь испытать.

— Ева!

— После этого наши запросы будут удовлетворены. Тогда ты сможешь вернуться к Матери Эндехаавена — мне наплевать.

— Ева, ты же знаешь, как я презираю эту веру, этот эвдемонизм.

— Забудь свои убеждения! Я не прошу ничего трудного. Кто ты такой, что торгуешься? Разве я рыба, чтобы меня покупать на килограммы: этот кусочек выберем, а этот выбросим?

Он молчал.

— На самом деле я тебе не нужен, — сказал он наконец. — У тебя уже есть все: красота, ум, чувства, теплота, душевное равновесие, комфорт. У нее нет ничего. Она ограниченная, затравленная, холодная… я нужен ей, Ева…

— Ты извиняешься за себя, а не за нее.

Она уже повернулась гибким велюрским движением и бежала по лестнице вниз. Освещенные комнаты всплывали вокруг, как пузырьки.

Его вымученная попытка объяснить свои чувства сменилась озлоблением. Дерек побежал за ней, схватил за руку.

— Да послушай же меня, черт возьми!

— Никто на Пиридине не станет слушать такую мазохистскую чепуху! Ты высокомерный дурак, Дерек, а я слабовольная дура. А теперь отпусти меня!

Снизу подплыла следующая комната, Ева запрыгнула в дверь и исчезла в толпе.

Не все плавающие комнаты Яркоока были освещены. Некоторые наслаждения в темноте восхитительнее, и эти наслаждения доступны в потайных залах, где свет лишь чуть-чуть рябит на потолке, а мрак сладострастно благоухает иланг-илангом. Здесь Дерек смог выплакаться.

Сцены его жизни скользили перед ним, словно подгоняемые теми же механизмами, что приводили в движение Яркоок. И всегда рядом была Она.

Он сердито напомнил себе, как всю жизнь тщательно старался ей угодить — во всем, во всем старался удовлетворить ее! И когда она бывала довольна, то признаки этого будто прорывались вопреки ее воле, как, бывает, просачивается вода через трещины в скале. И для него, несомненно, было удовлетворением пить из этого прохладного ключа… но разве это радость, если она требует такой напряженной дисциплины и покорности?

Госпожа, я люблю и ненавижу твои требования!

А дисциплина была такой… и так долго… что теперь, когда можно бы наслаждаться вдали от нее, он едва может высечь струйку из своей собственной скалы. Он уже бывал здесь, в этом городе, где правят гедонисты и эвдемонисты, гулял среди ароматов наслаждения, среди доступных женщин, прекрасных гостей и прославленных красот, вдали от Госпожи — и чувствовал, что она воздействует даже на выражение его лица. Люди заговаривали с ним; он что-то отвечал. Они веселились; он старался не отставать. Они открывались ему; он пытался откликнуться. И все время надеялся, что они поймут: за его высокомерием скрывается только застенчивость… или надеялся, что застенчивость скроет высокомерие? Он не знал.