Андрей Кокоулин - Прынцик

— Гос-по-да! — умоляюще вытянул руки Суворов. — О гастрономии потом. Григорий Валентинович, вы ходите по сцене и раздаете буклетики, рекламку всякую, вполголоса, стеснительно бормочете чушь. Стрижка недорого, суши, автошкола и тому подобное.

Шарыгин кивнул.

— Это я уяснил.

— Прекрасно. Потом ваш моноложик, а за моноложиком — Крюсс, Загорский, Сивашова, иностранные, так сказать, туристы. Капиталисты даже. В общем, элемент Европы в нашем сонном, темном царстве.

Суворов спрыгнул со сцены.

— Так, поехали. Григорий Валентинович…

Шарыгин сразу ссутулился, согнул колени и побрел слева направо. Пальцы его, зажатые щепотью, тыкались в пустоту.

— Возьмите буклетик… граждане, высокие скидки…

Суворов, отмахав семь рядов, уселся в восьмом, энергично показывая Шарыгину продолжать.

— Я — Иван. Я — бутерброд. Я ношу картонные плакаты — рекламирую заправку картриджей и салон автозапчастей за углом, — нелепо поклонившись, надорванным голосом объявил залу Шарыгин. — Если людей мало, приходится тащиться к рынку. Если много, я всем мешаю… А вот календарик, календарик возьмите… И вообще в нашей провинции хорошей работы не найти. Все говорят, Европа может нам помочь…

К Галке, шумно дыша, подошла Абаева.

— Галина Ивановна, вы уж помоложе меня, могли бы и сами за текстом-то, — недовольно произнесла она.

Пьеса шелестнула листками, интимно показывая подчеркивания красным карандашом, и шлепнулась Галке в ладони. Маленькие, подведенные тушью глаза Абаевой на мгновение задержались на Галкином лбу, который, видимо, без слов говорил о своей хозяйке, затем помощник режиссера укоризненно выдохнула (наберут молодых!) и, переваливаясь с ноги на ногу, вернулась обратно на свое место, к наброшенной на спинку шали и антилопьему портфелю.

Брехтовская Шен Де в пьесе была переправлена на Марию. Правда, профессию ей режиссерский гений оставил прежнюю.

Проститутка вписывалась и в новую концепцию.

К Шарыгину тем временем присоединилось трио туристов-капиталистов. Возникла проблема ночлега. Найди нам возможность переночевать, попросили они Ивана. Хотя бы в ближайшем доме. Начни с ближайшего!

Крюсс выпячивал живот, Загорский с интересом отщелкивал кадры на воображаемый фотоаппарат, Сивашова лениво обмахивалась косынкой.

Шарыгин метался по сцене, стучась в невидимые квартиры.

— Убедительней! — привстал с кресла Суворов. — Григорий Валентинович, не изображайте Квазимодо. Ходите, как… Боги, тьфу, Европа! Вы хорошо. Сытости побольше, неги. Беспокойство о ночлеге — легкое, его немного.

Галка пыталась одновременно слушать сцену и читать режиссерские правки.

Песков неслышно переговаривался с Хабаровым. Казимирчик воодушевленно внимал репетирующим. Жмуркова, убрав зеркальце с помадой, скучающе катала за щекой леденец и раскачивала коленями нижний ряд.

Монотонный скрип кресел наконец надоел Суворову, и он вскинул голову:

— Кто там качает? Прекратите немедленно!

— Сорри, — подняла руку Жмуркова. — Можно в туалет?

— В уборную, моя юная коллега, — повернулся к ней Хабаров. — В мои благословенные времена слово "туалет" касалось лишь платьев.

— Да вы зажились! — весело воскликнул Песков.

— Не вы подвесили сей волосок, — назидательно заметил Хабаров.

— Черт! — взорвался Суворов. — Что за галдеж! Вероника Андреевна, пожалуйста, туалет к вашим услугам. Остальные, хотя я всех вас уважаю как актеров, — заткнулись!

— И я? — спросил Шарыгин.

— Вы как раз продолжайте.

Жмуркова, покачивая бедрами, звонко отстучала каблучками свой выход. Несколько секунд после ее исчезновения за портьерой стояла тишина, затем Шарыгин спохватился:

— Кривые спекулянты кругом! Боги плюют на вас! Гореть вам в кипящей смоле! Никто не желает подселить туристов. — И устало добавил: — Теперь остается только проститутка Мария. Уж она не откажет.

Трио европейцев в сторонке любопытно крутило головами.

— Замечательно! — выкрикнул Суворов. — Теперь — Мария.

— Ой!

Галка вдруг сообразила, что слова Марии читает она, и рванула на сцену. Ступеньки будто смазали маслом (Аннушка пролила?), и она чуть не растянулась на них, больно ударила коленку и через силу прихромала к столу.

Эх, трамвая не хватило!

Как там? Раз, два… Меркурий во втором доме… Вам отрежут голову!

— Вы готовы?

Лицо режиссера пряталось в тени, но выражение по голосу имело донельзя кислое.

— Да, — сказала Галка.

— Забирайтесь на стол.

— Куда?

— Боже мой! Вы читали Брехта-то? Там Мария отвечает с верхнего этажа.

— Извините. Я уже.

Стол был крепкий — Галку выдержал, лишь ворчливо потрескивал под ее весом. Она осторожно расправила смятую скатерть.

— Начинайте, — потребовал Суворов.

— Мария, — Шарыгин, чтобы действительно создалась иллюзия разговора снизу вверх, встал на колени, — туристы здесь, а я не могу найти для них прибежища. Прими их на одну ночь.

— Б-боюсь, что нет, Иван, я жду клиента.

Галка шевельнулась, и стол взбрыкнул как живой. Шарыгин придержал его за край.

— Здесь никто не хочет принять их.

— Хорошо. Я могу спрятаться, и тогда клиент уйдет. Правда, дела мои плохи, и если… если к завтрашнему утру я не расплачусь…

— Галина Ивановна, ну что вы мямлите? — встал Суворов. — Вы уж не просто читайте. Вы актриса или кто? — И до обидного громко, через кресла, обратился к Казимирчику: — Алексей Янович, будьте добры, посмотрите, что там Алла Львовна, не пришла ли.

— Всенепременно! — подхватился Казимирчик.

Он легко взбежал по лесенке и пересек сцену, скрывшись за кулисами. Правда, еще успел, прижимая руки к левой стороне груди, лицом выразить Галке свое восхищение.

Ну не негодяй ли?

— Врежь ему, — шепнул Шарыгин.

— Кому?

— Сашке-Наполеону. Суворову нашему.

— Как врезать? — округлила глаза Галка.

— Как мне вчера на репетиции. Сыграй эту Марию, как можешь.

— Тут текст исправлен…

— И что? — Шарыгин посмотрел на нее. — Исправлен, исчеркан. Какая разница? У тебя вся труппа в зрителях. Кому, как не им?

— Я не знаю, как, — отчаянно прошептала Галка. — Я вообще не помню.

— Значит, это само проявится.

— Это же только на "Бесприданнице".

— А я не уверен, что только.

— О чем вы там шепчетесь? — спросил Суворов.

— Обсуждаем психологию героини, — ответил Шарыгин.

— Нечего там обсуждать. Ладно, все, — Суворов махнул рукой. — Боги со сцены — брысь. Григорий Валентинович, вы тоже. Будем считать, все здесь и так понятно. Европейцы расплатились за ночлег и, возможно, за утехи с героиней. Все-таки… Все-таки да, очень интересная трактовка… И героиня на полученные деньги открывает ларек. Галина Ивановна, давайте вот сцену за прилавком начальную, только-только купили… Да слезьте вы со стола!