Сергей Малицкий - Главный рубильник (сборник)

– Молох сказал мне, что я очень хорошо устроился, – сказал вдруг Каин. – Что у меня легкая работа. Что, пытаясь вырастить в себе что-то, я нарушаю правила.

– И какое же правило ты нарушил? – спросил я.

– Правило терпеть.

– Разве ты не терпишь? – удивился я. – Ты самый старый в пещере, значит, тебе пришлось терпеть больше всех.

– Молох сказал, что я не должен выбирать, что мне терпеть. Или нет. То, что я должен был терпеть худшее. Он сказал, что я должен был стать жевальщиком и жевать стебли можжевельника, пока все мои зубы не выпадут, и десны не сотрутся. Затем я должен был стать переработчиком породы на острия. Ведь руки-то у меня крепкие. Я должен был разбивать свои пальцы до тех пор, пока от моих ладоней не останутся окровавленные обрубки. А потом я должен стать чистильщиком и локтями отгребать породу из дальних закоулков пещер, пока не попаду на гнездо слизи или не погибну, присыпанный оползнем. А я выбрал себе самое лучшее. Я плету веревки.

– Ты плетешь отличные веревки. Ни одна веревка с тех пор, как ты стал плести веревки, не лопнула. Об этом говорят во всех тройках.

– Я знаю, – ответил Каин. – И все-таки Молох в чем-то прав.

– Влас ушел по Стене? – вновь спросил я Каина.

– Не знаю, – ответил Каин. – Но незадолго до исчезновения он приходил ко мне. Влас уже почти совсем не мог говорить, но пытался что-то сказать. Я понял, что у него внутри поселилась боль, которая не отпускает ни на минуту. Он говорил, что эта боль сродни той, которая преследует всех нас здесь почти каждое мгновение, но его боль не прекращается даже ночью. И эта боль увеличивается. Я ответил ему, что боль, которая живет в моей сломанной спине и которая не дает мне заснуть ни на мгновение, которая раздирает мое тело, тоже преследует меня, но она не становится больше. Может быть, к боли надо привыкнуть, спросил я? К боли нельзя привыкать, ответил Влас. А потом положил руки на мою спину, и на какое-то время, впервые, боль меня покинула. И я даже смог уснуть. Больше я его не видел.

– Значит, он выращивал внутри себя свою собственную боль? – спросил я.

– Может быть, – ответил Каин. – Молох тоже выращивает внутри себя боль, но он чернеет от этой боли, а Влас светлел. Он немного светился в темноте, Сет. С тех пор я не пользуюсь ягодами можжевельника. Я все жду, когда кто-то светящийся подойдет ко мне в темноте, и тогда я спрошу его, как уйти по Стене.

– Тройки Мокрого больше нет.

Это Легкий. Он стоит на барьере, прижавшись спиной к Стене, и смотрит на Солнце. Наверное, от его яркого света у него слезятся глаза. Нам очень редко приходится смотреть на Солнце. Оно сжигает наши спины, раскаляет Стену, немного согревает ее, когда наступает холод, но смотреть на него больно. Или и это тоже та боль, которую нужно терпеть?

– Тройки Мокрого больше нет, – повторяет Легкий. – Там были не только птицы. Там были и черви. Там отверстия от их нор. У Злого почти полностью отклевана голова. Она болтается на одной коже. И он высосан червями без остатка. Он привязал себя к остриям, поэтому все еще там. Мокрого и Шалуна нет.

– Они упали? – спрашивает Ворчун.

– Не знаю, – отвечает Легкий. – Стена вымазана в крови. Возможно, они пытались уйти от червей, поэтому сняли с себя веревки. Они отвязали себя от Злого. Вряд ли им удалось уйти.

– Они нарушили правила, – говорит Ворчун и, повернувшись ко мне, повторяет. – Они нарушили правила, но что бы дало им их выполнение? Они упали в Туман. Если бы они висели на Стене и ждали, пока черви высосут из них все кроме кожи и костей, они были бы более правы?

Я молчу. Легкий делает шаг вперед, прикрывает глаза ладонью и смотрит в сторону тройки Смеха.

– Они поднялись выше нашего уровня уже на три острия, – говорит он и поворачивается к Стене.

– Будь проклята эта Стена, – говорит Ворчун. – Она убивает нас, потому что это доставляет ей удовольствие.

– Она оживляет тех, кто погиб. Она дает нам силы. Она лечит наши раны, – отвечаю я.

– Для того, чтобы еще раз убить нас, – говорит Ворчун.

Легкий внимательно смотрит на Стену, затем хватается рукой за еле заметный выступ, ставит ногу на следующий и вот уже поднимается на высоту роста. Ворчун берет у меня острия, передает одно из них Легкому и тянет веревку от края барьера к новому подъему. Затем поднимает камень и забивает первое острие, которое вставил Легкий. Я тоже подхожу к Стене. Еще несколько ударов, и придет моя очередь ставить разбитые ноги на каменные острия. Легкий направляется к большому белому пятну мягкой породы, которое находится прямо над нами на две тройки острий левее можжевеловой рощи. По правилам он должен провести подъем в стороне от пятна, чтобы средний из тройки проверил возможность расчистки породы. Если порода мягкая и уходит вглубь Стены, вероятность того, что это новая пещера, очень велика.

Легкий движется быстро. Ворчун забивает очередное острие и медленно поднимается вслед за ним. Я оборачиваюсь и вижу внизу полосу барьера. Мне не хочется удаляться от него. Я никогда не лежал на солнце. Мне никогда не удавалось дать отдых ногам на Стене. Сумка все так же тяжела и так же тянет меня вниз, но если я упаду сейчас, возможно, попаду на барьер и останусь в живых. Для того чтобы вновь подниматься и двигаться вверх по Стене.

– Сет. Еще острия Легкому.

Я медленно поднимаю руку, завожу за спину и нащупываю в заплечной сумке три острия, связанные друг с другом волокнами можжевельника. Еще немного. Вот Легкий уже достиг пятна. Он даже склоняется, чтобы коснуться рукой, но Ворчун строг. Это его дело.

– Не трогай, – кричит Ворчун, и Легкий послушно поднимается вверх. Он прилаживает еще два острия, забирается на небольшой козырек, нависающий над пятном, и закрепляет там веревку. Ворчун продолжает работать камнем, и вот уже и он поднимается на уровень пятна. Он закрепляет левую руку в веревочной петле, засовывает левую ногу под веревку, ставит на острие, а правую медленно тянет к нижнему краю пятна. Делает несколько движений пальцами ног и начинает довольно улыбаться. Сдвинутый им грунт падает вниз, подхватывается легким ветерком и попадает мне в глаза и рот. Я тоже улыбаюсь. Кажется, это действительно пещера. Ворчун начинает правой рукой выскребать породу. Легкий смотрит на то, что делает Ворчун, свесившись с козырька, а я смотрю мимо Легкого. Серая, кое-где покрытая выступами и расщелинами, Стена уходит вертикально вверх. Где-то там вверху она смыкается с ослепительно синим небом. И она никогда не кончится. Сейчас я почти уверен в этом.

– Слизь! – истошно кричит Ворчун.

И я вижу, что по внутренней стороне козырька, поблескивая и шевелясь, ползет язык слизи. Не маленькое гнездо, которое в худшем случае может сжечь ногу или отжечь руку, а огромный язык шириной со спину Ворчуна. Слизь медленно выбирается из песка и ползет в сторону Легкого. А Легкий не движется. Он смотрит на этот язык и не шевелится.