Андрей Сердюк - Вложения Второго Порядка

Зотов с охапкой кисломолочных продуктов уже собрался влезть в чрево вагона, когда чей-то вскрик остановил его.

На свою беду он обернулся. И запеленговал умоляющий взгляд своей давешней соседки.

Два обалдуя бортовали её, - грубо применив хоккейный приём "коробочка", - на том месте, где была она Зотовым оставлена. Видимо в этом городе ученицам младших (а тем более - старших) классов строго настрого запрещалось появляться на вокзале, особенно в часы, когда проходит электро-дизель поезд.

Второй пункт кодекса чести пацанов дома N 17 по Второму Проезду Строителей требовал за девушку вступиться.

По тому, как во рту появилась кислинка, спина над задницей вспотела, и ноздри зачастили, он понял, - за девушку вступится.

А говорил, - фиолетово.

Обманчива и ненасытна бездна, в которую падают наши первые порывы.

Через пару мгновений он уже был на пяточке, где происходила вся эта нехорошесть.

История приключилась банальная: мадам отчего-то не хотела расставаться со своим чёрным баулом, в котором, как догадывался Зотов, находилась заветная папочка, а красны молодцы настойчиво пытались его экспроприировать, - в общем, восемнадцатый год, первая волна эмиграции, погромы на российско-польской границе.

Третье драгоценное мгновение ушло у него на рекогносцировку. Справа - поезд, спереди - идущие вниз ступени перехода, а слева - голые, как правда, рельсы.

И по быстрому провёл кастинг: один гадёныш, с запавшими глазёнками, был явно для массовки - его откровенно глючило. А вот второй, крупный детина с монголоидным фейсом, потребует на свою нейтрализацию изрядное количество калорий. Но блокировки были сняты, код совпал, и подтверждение приказа на пуск введено в систему управления.

Короче, отступать было поздно, - уже пошло трагическое время необратимых операций.

- Господа, вам не помочь? - приступил к дипломатической фазе спасения Зотов.

- Ходи, мужик, - не раскрывая рта, чревовещнул "монгол".

- Слушайте, уроды! Видя в сколь затруднительное положение попала эта милая дама, я ведь могу и нарушить первый пункт кодекса чести двора, в котором провёл своё босоногое и бородавчаторукое детство, - выверив каждое слово, честно предупредил Зотов.

- Какой бля на пункт йоп, - визгливо тявкнул уколотый.

- Пункт номер раз: не бить первым, - объявил Зотов и принял стойку гунбу.

- После чего положил ладонь левой руки на запястье правой и тут же - а чего ждать-то? - нанёс болезному с разворота удар правым локтём в чахоточную его грудину. "Лапа опускающегося дракона" называют промеж себя этот удар шаолиньские монахи. Паренёк, обречёно хлюпнув, отлетел метра на полтора, рухнул на зашарканный асфальт и затих. Забыл на время, как люди дышат.

- "Передозировка", - диагностировал Зотов.

- "Монгол" был поражён завораживающей красотой полёта подельника, - не без этого, - но быстро пришёл в себя и, свирепо зарычав, ринулся вперёд. Вот здесь Зотов, похоже, прочувствовал то же самое, что и троицкий инок Пересвет, когда на него ломанулся на своём вороном жеребце печенег Челубей. Басурманин не раздумывая, швырнул свой правый кулак в голову Зотова. Но - Бог нам щит! - тот, не меняя стойки, уже поднял левую руку вверх, и приготовил блок, расположив её спереди над головой. Когда волосатый кулак агрессора, на костяшках пальцев которого красовалось фиолетовое тату "МИТЯ", достиг угрожающей близости, он отбил его вниз...

Кстати, проделывал Зотов все эти мёбиусы, как сказал бы брат Пушкин, автоматически.

Тело-то его да, было здесь. Билось на смерть. Сошлось с врагом в рукопашной. А вот душа...

Душой стоял он на освещённой обнищавшим осенним солнцем эстраде городского парка отдыха от культуры. Зрителей на давно не крашенных скамейках было немного. Какие-то старички-шахматисты, влюблённая парочка, мамаша с коляской на выгуле, две старушки-подружки, пьяный дембель... Действительно, не так уж и много было слушателей. Но, впрочем, Зотову это было и не важно. Совсем не важно...

Он глядел, запрокинув голову, наверх, - на верхушки немолодых уже деревьев, которые, лопухнувшись, променяли в холодной темноте вчерашней ночи валюту на медь и в горе своём качают теперь головами. И раскачивая свой голос в такт движению их шершавых стволов, Зотов заунывно читал:

Приманю своё счастье.

Но поздно.

Но поздно.

Глаза не кричат. И губы глухи.

Это кино. Это прибытие

Поезда.

Поезда.

Всё уже было. Однажды.

И эти стихи.

Утро на озере. Лодка.

Весло.

И весло.

Берег событий. И берег безтемья.

Мне известны два гения.

Мне повезло.

Мне везло.

Доктор Чехов - один.

И другой доктор - Время.

Что есть гений? Смесь

Генов и спеси.

Не смейся.

Не смейся.

В чём приманка не знаю,

Но закон мне знаком:

Рвётся ниточка,

Ниточка,

Ниточка, если

Нечто такое

Случилось

В чём-то таком...

Он закончил. И поклонился.

Дембель хмыкнул. Старушки перекрестились. Ребёнок в коляске заорал. Влюблённые слились в поцелуе. Шахматисты согласились на ничью. Деревья вежливо зааплодировали, осыпая листву. И мир наполнился всяческим значением.

Ну а в то же самое время...

Не дожидаясь новой атаки, Зотов прыжком перевёл себя в стойку мабу, завёл левую руку под правый локоть и оттуда нанёс удар со звучным названием "Монах ударяет в колокол" в удивлённое лицо супостата. Тёзка свалился в партер.

И тут чувство племени понесло на врага, - что не в жилу им, то нам в масть! Зотов, войдя в раж, схватил урну, стоявшую у распахнутых дверей перехода, зашёл за спину бугая и опустил чугунную, и приложил родимую к его хребту. Вражина прилёг и, видимо, надолго.

Тонюсенькой иголочкой кольнула Зотова совесть, - он не знал: распространяется ли на этот город международная конвенция о запрещении использования в уличных драках мусорных урн, переплавленных в сорок восьмом из танков Гудериана.

И как на это всё посмотрят гуманисты-гуманоиды из Парламентской Ассамблеи Совета Европы, - тоже не знал.

Но точно знал, что в анналах шаолиньского монастыря нет названия этому приёму. Да и самого такого приёма сокрушающего нечестивых, честно говоря, тоже нет. По праву первоприменителя Зотов решил назвать его подобающе: "Обиженный тракторист опускает ржавый коленвал на голову вепря в тихую лунную ночь". Получалось витиевато, но, в общем-то, по сути.

Не ведомо, какими артистическими способностями обладал "монгол", но показ коматозного состояния ему удавался. "Верю, верю", - наверняка сказал бы Константин Сергеевич, увидев его талантливый этюд, и простил бы полное отсутствие какой-либо сверхзадачи. "Актёр должен уходить от себя как можно дальше", - говорил, помнится, великий реформатор театра. Этот актёр ушёл от себя так далеко, что возникали сомнения - а вернётся ли? Полное погружение в образ. Но нет, - дышит.