Коллектив авторов - Фантастика 1981

Так зачем, оставаться ей вечно молодой? И она твердой рукой установила зеркало в проеме хижины ровно против луны и стала смотреть. Надо былo вспомнить лицо любимого — все, до мельчайших морщинок вокруг глаз, до еле заметных веснушек на смуглой коже, как живое… Вся ее воля сфокусирована сейчас была на квадратной мутной глади зеркала, на которой, ей казалось, она уже видела лицо Летописца.

Пока это было лишь ее воображение. Но вот туманный глярец зеркала вдруг заискрился. В центре его затрепетала серебристая точка, которая вырвалась вдруг из зеркала острым упругим лучом и прорезала темноту далеко-далеко впереди. Инда понимала, что осталась сидеть на месте, но также понималачто стремительно несется в этом белом, режущем темноту луче куда-то вдаль.

Под нею стелилось ровное поле, потом вздыбились горы, потом серебром блеснула извилистая речка, на берегу которой темнели слабые контуры хижин. Луч опустил ее (но разве не она сидит здесь, в своем доме, у зеркала?) на земляной пол чужой хижины, и она увидела Его.

Он сидел за дощатым длинным столом, задумчивый и грустный. Перед ним грудой лежали деревянные обожженные таблички вед (низанные на бечевку), еще не испещренные письменами. Тут же оружие. Видно по всему: на заре Летописец выйдет в поход и догонит рать ведунов. Инда долго наблюдала за ним, понимая, что он не видит ее и видеть не может.

Она прощалась с ним.

Она видела, как подошла к нему статная женщина в расшитой одежде, ласково взяла его за руку и повела от стола.

Видела, как эта женщина стелила широкую постель. Видела, как Летописец подошел к другой постели, на которой спали двое малышей — девочка и мальчик — и поцеловал их в лоб.

Слышала, как статная женщина позвала его: «Ганг!» — и протянула к нему руки.

Так вот как зовут тебя, любимый, в твоем племени! Ганг…

Ей дороги были эти последние минуты прощания с любимым, но пора было уходить: статная женщина снова окликнула его: «Ганг!» И он пошел к ней.

Инда вскрикнула от нестерпимой боли в сердце и, проваливаясь в темноту, в которой медленно плавали какие-то крошечные серебряные точки, унесла с собой последний взгляд Летописца, в зрачках глаз которого отразилось ее, Индино, лицо…

Она не знала, сколько пробыла в забытьи, но первое, что сделала, придя в себя, — с силой наступила ногой в кованом сапожке на туманную гладь зеркала, раскрывшего ей горькую правду, и то, слабо хрустнув, раскололось.

Она не стала подходить к своему бронзовому зеркальцу, не стала трогать свое лицо, ища морщины. Она молча села у догорающего костра, в бездумье глядя в проем хижины на холодные звезды этой чужой земли, и так просидела до рассвета.

— Что ты натворила, внучка! — услышала она испуганный голос бабушки. — Ты разбила Наследство! В наказание за это ты стала обыкновенной смертной женщиной, и тебе не дожить до нашего прихода к окоему!

— Обыкновенной? — очнувшись, переспросила Инда. — Значит, я не стала бессмертной старухой, как ты?

— Старухой ты сталешь, но в свое время, как становятся все обыкновенные женщины. Но твой век будет так короток!

— Но мне и не нужно ничего другого! — дивясь непониманию бабки, молвила Инда.

Теперь она резво подбежала к бронзовому зеркальцу, и оттуда блеснуло белоснежным пятном ее молодое зеленоглазое лицо.

— Ты ничего не понимаешь, бабуля, хотя и прожила сто лет! Пусть я проживу вполовину меньше, зато я знаю, что такое Любовь и Обман, зато я увидела любимого тогда, когда не могла больше терпеть разлуки, и попрощалась с ним. А впереди еще очень большая жизнь. Разве этого мало?

— Глупая, — качая головой, тихо проговорила старая бабка, — зато ты больше уже не ведунья.

— Зато я просто женщина и воин!

В селенье раздались призывные звуки боевой трубы: то воины собирались в поход мести. Инда, с этого дня не ведунья, теперь могла идти вместе с ними.

Опоясавшись мечом, закинув за спину колчан со стрелами, не забыв прихватить и ларец с целебными снадобьями от ран, выбежала она из хижины и, свистнув своего саврасого веселого конька, поскакала туда, где звенела походная труба. Может быть, Летописец уже там или примкнет к рати по дороге. Какое ей теперь до него дело? Она попрощалась с ним, а в походах нет места ни для любви, ни для личных обид.

…Потом, после похода мести, их ждало большое переселение с берегов Ениса через высокие снежные горы в теплую страну, где вспять друг от друга текут две большие реки — каждая к своему морю, и им пока нет названия…

Когда первый еще морозный луч света заглянул в камеру, Кибальчич спал.

Луч обежал помещение, уколол в глаз прильнувшего к «волчку» надзирателя и лег полосой на пол.

Тогда Кибальчич проснулся. Он вообще не мог сказать, спал ли эту ночь. Ночь была последняя в его жизни, а может, от этого и странная.

Да-да, сначала пришел священник. Он стал с ним спорить о загробной жизни, пытался что-то говорить о множественности миров, а глупый старик смотрел на него удивленно.

Потом… Да, потом было… Потом была дремота, надзиратель, прокурор, а он хотел спать, в последний раз выспаться, а потом…

А потом…

Он проснулся от присутствия в камере человека. Сначала пахнуло чем-то горьким, похожим на керосин, а потом он почувствовал, что не один.

У стены стоял человек в коротком, необычном для взгляда пиджаке. Он удивленно озирался.

Кибальчич мгновенно сел на кровати. Об этом он слышал от товарищей — в последнюю ночь заключенных пытают…

— Что вам угодно? — хватаясь за прикованный к полу табурет, спросил он.

— Извините, — растерянно произнес незнакомец. — А вы… Вы кто? Вы не из нашей группы!

— Перестаньте, — поморщился Николай Иванович, — эти штучки не пройдут…

— Извините, — смутился незнакомец, — так вы не из архива? Впрочем, что я говорю… А, вы, наверное, с киностудии?…

Он посмотрел на огромные квадратные часы, застегнутые ка залястье, и покачал головой.

— Извините, я первый раз… Какая киностудия! Перенос произошел нормально. А сейчас, по всей видимости, два часа тринадцать минут 2 апреля 1881 года.

— Нет, — съязвил Кибальчич, — третьего апреля.

— Ага, — сказал незнакомец, — понятно: потери при переносе.

— Что вам угодно? — еще раз спросил Кибальчич. — Больше того, что я сказал на следствии и суде, говорить не намерен.

— Простите, — подошел поближе незнакомец, — нельзя ли узнать, кто вы?

— Приговоренный к смертной казни Николай Иванов Кибальчич…

— Кибальчич! — обрадованно вскрикнул незнакомец. — Да вы-то нам и нужны!

Дверь неожиданно отворилась. Незнакомец щелкнул какой-то штукой и исчез.

Смотритель и надзиратель вошли, убрали посуду со стола и посоветовали спать.