Владимир Михайлов - Люди Приземелья (сборник)

Он еще посидел в баре, потягивая что-то прохладное и тонизирующее. Потом уселся в машину. Стремительный разбег, взлет. Назад потекли, побежали небольшие города современности, города-специалисты, которыми теперь была усеяна вся планета: поселения физиков-нейтринников и физиков-гравитационников, химиков-элементооргаников и химиков-анизотропников и еще сорок городов химиков, из которых ни один не был похож на другой. Земля была внушительна, но разве от этого менее величественным казалось Приземелье?

Вот, будь ты неладен! Не успеешь покинуть Землю, как что-то тянет тебя обратно; прилетаешь – и Приземелье вырастает в памяти со все большей яркостью, и зовет на круги своя. Странно устроен человек…

Странно. Например, зачем он сейчас летит в институт? С таким же успехом можно было подняться на эту самую метеобазу, вместе с девушками и ребятами, и пожить там. Увидеть, услышать что-нибудь новое. В космосе всегда полно новостей.

Да… Например, болтаясь на катере, можно внезапно услышать передачу «Гончего пса», зашифрованную непонятным образом и направленную почему-то не на Землю и не на Пояс, а куда-то в пустоту. В чем же там было дело? Велигаю удалось разобраться в этих сигналах; он говорил потом, что трудно было отделить собственно сигналы от этого воя, источник которого так и остался неизвестен. Но лобовская передача была слышна только там, где был этот вой. Казалось, что возник какой-то узкий канал, по которому только и проходили сигналы. Зато, когда удалось настроиться поточнее, они оказались даже многократно усиленными. Словно кто-то ретранслировал передачу Лобова; но ретранслировал вовсе не для земных или приземельских станций. Наоборот, мы все это время не принимали ни одной передачи.

Интересно, интересно… В этом что-то есть, как сказал бы Гур; он просто не успел этого сказать: было не до того. Но не верится, что прогносеолог не нашел времени хоть немного задуматься над этой проблемой.

Но ведь задуматься можешь и ты.

Да, как сказал кто-то из приземельцев – думать-то не запрещено…

Итак, кто-то ретранслировал. Ну, кто-то – это, конечно, слишком сильно сказано. Нечто, скажем так. Но это нечто должно обладать способностью отражать сигналы в одном определенном направлении и полностью заглушать во всех других.

Это все очень странно. Так странно, что без помощи Элмо тут не обойтись. Нет, именно в институт и надо лететь, а вовсе не с этими ребятами… Попросим Меркулина; он не откажет – если даже мой Элмо уже занят, – одолжит на несколько часов хотя бы свою машину.

Нет, это не поможет, ты ведь не имеешь права работать.

М-да… Ну, пусть поручит кому-нибудь подумать над этим. Не может не помочь родной институт.

Кстати, пора бы ему уже показаться. Раньше виднелся издалека.

Ах, да! Сейчас уже не возвышается поблизости «Джордано». И институт сверху незаметен. Что-то он потерял с уходом «Джордано».

Что-то он потерял…

И все равно: как хочется увидеть всех, сердечно обняться, вновь вдохнуть воздух лабораторий. Воздух, в котором возникают открытия.

Незнакомый человек сидел в кресле. Странным казалось, что кресло это, за несколько лет окончательно принявшее, как думалось, форму тела Кедрина, теперь покорно подчинилось другому, а шлем Элмо, пластик которого давно уже был отшлифован висками Кедрина, теперь так же ловко сидел на чужой голове. Наверное, эта голова устраивала и шлем, и лабораторию.

Кедрин бесшумно затворил дверь, над которой рдела знакомая табличка: «Тихо! Здесь думают». За несколько минут, что он простоял у двери, человек в кресле ни разу не шевельнулся. Значит, работа шла неплохо и в институте все в порядке.

Кедрин поднялся наверх. Он шагал по коридору, и запах озона, перемешанный с едва уловимым – нагретой пластмассы – милый запах института! – проникал, казалось, все глубже в тело, делал походку более размеренной и дыхание спокойным.

Все та же табличка висела на директорской двери, и ни одна буква надписи не потеряла ничего из своего величия и многозначительности. Кедрин постучал. Дверь открылась не сразу, а с небольшим замедлением, словно Меркулин так крепко задумался над чем-то, что не услышал просьбы.

Он сидел за пультом и смотрел в бесконечность. Потребовались какие-то секунды, чтобы глаза его разыскали Кедрина, и еще какое-то время ушло на узнавание. Наконец около рта Учителя обозначились глубокие морщины, показались зубы, подбородок выдвинулся вперед: старик улыбнулся. Этой улыбке не хватало только веселости. Меркулин перестал улыбаться, но часть морщин осталась. А ведь раньше незаметно было, что старость так близка…

– Вот и ты, – кивая, проговорил Меркулин. – Слетаетесь, слетаетесь…

– Не понимаю, – озадаченно проговорил Кедрин.

– Что же, делайте по-своему. Но я проверил и пересчитал все. Мы не могли. Не могли… Если бы вы были другими. Я? Быть может, виноват и я…

На минуту он стал прежним Меркулиным и взглянул на Кедрина своим обычным проницательным взглядом.

– Ну, иди, иди. Я не очень хорошо себя чувствую. Спасибо, что зашел. Ко мне теперь не заходят так часто…

Кедрин растерянно поклонился. Закрывая за собой дверь, подумал: «Да, здесь что-то изменилось…» Теперь он шагал по коридору медленно. Изменилось? А может быть, ты просто отвык? Ведь в памяти вещи сохраняются не совсем такими, каковы они на самом деле.

Кедрин почувствовал, что устал. Слишком много путешествий, впечатлений. Ведь только что он был еще на Поясе… Он отыскал комнату для гостей, по счастью, пустую. Улегся на широкий диван и долго лежал, отдыхая.

Когда он поднялся, солнце за окном снижалось к горизонту. Было тихо и ясно. Работа уже, наверное, кончилась. Все Элмо отключены и заблокированы. Идти никуда не хотелось.

Гур дал в дорогу копию записи Славы. Маленький пакетик… Последние слова. Что может говорить человек, знающий, что через мгновение он перестанет существовать? Об этом страшно думать. Но…

Кедрин отыскал взглядом кристаллофон. Голос Холодовского заставил Кедрина вздрогнуть; живой голос неживого человека, голос уверенный, немного отрешенный и спокойный, как всегда.

– Так, – сказал Холодовский. – Прибор не берет запаха. Выходит, запаха совсем нет в пространстве?

Последовала пауза. Потом Холодовский пробормотал что-то, сердито и неразборчиво. Вдруг кристаллофон загудел; Кедрин решил было, что аппарат испортился, потом понял, что и это была запись: таким звуком отзывался скваммер на форсаж двигателя. Несколько минут кристалл вращался бесшумно.

– В общем, – сказал Холодовский, – мои построения, кажется, летят в архив. Или прибор – не прибор, или в пространстве нет запаха. Как же нет, когда я его ощущаю? Но и прибор действует нормально, можно поручиться…