Владимир Михайлов - Сборник "Посольский десант"

Когда их начали заковывать в цепи, наверное, можно было еще что-то сделать — убеждать, сопротивляться. Но они не стали, и позволили наложить на кисти рук и лодыжки широкие металлические браслеты, неожиданно легкие; цепи при этом издавали гулкий колокольный звон. Церемониймейстер все время суетился вокруг, гримасу его следовало, видимо, полагать улыбкой; он негромко бормотал, путаясь в земных словах от торопливости, выговаривал из с синерианским кашляющим акцентом, так что порой хотелось остановить его и попросить прочистить горло. «Это не страшно воспринимать надо, — бормотал он, — есть быть ритуалу традиций, э, вид, один вид, ничего только вид, э, спокойность и терпим, очень мало, э, э, крайне. Только спокойность и думать о славном. Славном, э?» Понять его было трудно, чувствовалось лишь, что успокаивает и чуть ли не извиняется. Можно было верить или не верить; они решили поверить. И не стали противиться, упустили время и оказались в оковах.

А теперь было уже поздно, ничего не поделать. Они стояли на длинной телеге, обвитые цепями, словно новогодние елки, один ближе к передку, другой метрах в полутора за ним; над каждым поднималась прикрепленная к телеге примитивная конструкция из бревен, похожая на литеру А, но без перекладины. Сверху, оттуда, где бревна сходились, свисала петля. Конструкция виселиц была иной, чем на Земле, но принцип остался тем же. Очень весело было все это и многообещающе, ничего не скажешь, а теперь не удавалось даже переглянуться, успокоительно кивнуть друг другу, и даже словом нельзя было перекинуться из-за грохота колес с железными шинами и оглушительного завывания оркестра впереди. Одиннадцать лошадей, вернее, существ, что соответствовали тут земным лошадям, запряженных попарно (лишь впереди шла одна, и на ней сидел форейтор), медленно, шагом тянули грохочущую и лязгающую телегу, передвижной эшафот; на телеге, кроме обоих землян, стояли еще и воины с длиннейшими копьями и широкими мечами, чей клинок напоминал сильно вытянутый ромб, и другие, в длинных, просторных балахонах со множеством складок, в круглых, с обширными полями шляпах — отцы веры, как поняли люди из бормотаний церемониймейстера, если только не перепутали. У этих оружия не было, лишь короткие жезлы, резные, изображавшие два плотно прижатых одно к другому предплечья, две руки, причем одна ладонь была раскрыта и изогнута, как бы готовясь принять нечто, другая же — сжата в кулак, словно для удара в первую. Жезлы в руках отцов веры были простерты вверх. Вслед за телегой, а также по обе стороны ее тоже шли воины, так что оба терранина были надежно отделены от остального мира. Церемониймейстер стоял между ними, опираясь на трость — черную, заканчивавшуюся той же фигурой, какую изображали жезлы, она была из зеленого, глубоко отблескивавшего металла. Старик успел переоблачиться, и вместо современного костюма, в котором он встречал прибывших, на нем был наряд, видимо, исторический, традиционный: короткая, очень широкая накидка или пелерина, а под нею — узкое, до пят, одеяние, вроде сутаны, но куда более стесняющее движения. Он по-прежнему выговаривал что-то успокоительное, но за грохотом и воем его не было слышно. Так что единственное оставалось — смотреть на город, на улицы, людей, — ну, не людей, собственно: на местных жителей, на синериан — и ждать, что будет дальше.

Прилетели они несколько часов назад, когда в этом полушарии Синеры была ночь, и тогда ничто не предвещало такого поворота событий. Встречали по протоколу: Чрезвычайного и Полномочного Посла и Министра Терранской Федерации в Синерианской Империи, Его Приятную Лучезарность Изнова, и сопровождающего его Советника, Его Зеленое Свечение Федорова. Лучезарности и Свечения — это, конечно, возникло уже здесь, такие титулы соответствовали статусу каждого из прибывших; может быть, на местном кашляющем языке, в круге их понятий, это звучало серьезно, терранам же лишь немалый дипломатический опыт позволил удержаться от улыбок при переводе этих определений. Но чего не бывает под чужими звездами… Тогда, ночью, в космовокзале (архитектура его была тяжелой и величественной, натуральный камень, вроде мрамора, вместо привычных земному глазу ажурных конструкций, легкостью соперничавших с лучшими образцами древней готики — такая мода пошла в последние десятилетия, а на столетия на Земле давно уже не строили, было это невыгодно) — отговорили и откланялись положенным образом, в полном соответствии с протоколом, отсалютовал им почетный караул, включавший панцирных кавалеристов (дань славному прошлому) на тяжелых лошадях с костистыми мордами и двумя незрячими, затянутыми тусклой пленкой глазами над двумя зрячими, большими, печальными; затем — имперских десантников в темно-синих блестящих комбинезонах с откинутыми прозрачными космошлемами, с портативными движками за спиной, с короткой, толстой трубой оружия на груди («Плазмовой скоропал? Можно так?» — церемониймейстер все пытался разобраться в лингвистических проблемах), с ромбическими кинжалами и множеством каких-то приспособлений на поясах; то была уже современность. Десантники не прошли, а промелькнули мгновенным, стелющимся шагом, поравнявшись с прибывшими — разом выбросили правую руку (руку? Руку все же) в сторону, разом выдохнули что-то вроде громкого «Хха!» — и исчезли. Замкнули же шествие люди в складчатых балахонах, с жезлами («Отцы веры, э? Но тут не тесно падает вместе с терранским, на Синере одно понимание есть вера, дух, одномыслие, на Терре разно выговаривают, э?»); когда они проходили, все присутствовавшие синериане как-то сразу подтянулись, замерли недвижно, руки же сложили, изображая ту самую фигуру, что на жезле. Словно бы не их приветствовали, а они. Наверное, так тут полагалось.

Потом посла и советника усадили в экипаж — длинный, приземистый, без колес, с мягкими, глубокими креслами внутри; церемониймейстер сел с ними, остальные разместились в других таких же и поменьше. Мотор включился почти бесшумно, вереница тронулась, скользя невысоко над дорогой. Изнов успел заметить, что и открытая машина с десантниками была в кортеже. «Подушка? — спросил негромко Федоров и тут же сам себе ответил: — Нет, скорее антигравы». Головная машина время от времени испускала пронзительный звон — надо полагать, это соответствовало земной сирене.

Город увидеть тогда почти не удалось, улицы были широки, но освещены скупо, местами просто темны. Ярко светились лишь надписи на стенах, да еще та самая фигура — две руки — во множестве. Изнов и Федоров успели пройти лишь сокращенный курс синерианского языка, да и учебников не было, так что в здешней письменности они разбирались не очень уверенно, порой путая знак-слово со знаком-фразой и просто с буквенными знаками, и потому смысл быстро проносившихся мимо надписей остался сокрытым.