Владимир Михайлов - Сборник "Посольский десант"

— Главным образом, не ею. Опыт научил меня не очень верить профессиональным историкам. Даже наш собственный опыт. История меняется с изменением современности. В ней нет эталонных, не подвергающихся сомнению трудов, ибо даже Кодекс в этой части… Однако, такие краеугольные камни есть в литературе. Она фиксирует, а порой и истолковывает события надежней. Так что в моих изысканиях на Земле я прибегнул к анализу литературы. И установил многое.

— Например?

— Я понял, что ваша литература делится на две очень неравноценных части. Подтверждения этого я находил в книгохранилищах всех ваших континентов, анализируя источники не только на терране, но и на древних иностранных языках: их я даже предпочитаю современным.

— Две части? Поэзия и проза?

— О, нет. Поэзию мы на Синере, строго говоря, не относим к литературе, она считается у нас видом декоративного искусства. Не забудьте — у нас разные мировоззрения. Стихи — это для низов, достойные люди их не читают. Две части литературы, по моим исследованиям, таковы: одна — это литература реалистическая, основанная на установленных фактах, повествующая о событиях, несомненно происходивших. Ею я пользовался, создавая очерки по истории Терранской Федерации. Другая же часть литературы основана на вымысле. Это так называемые бродячие сюжеты, всплывающие раньше и позже, тут и там, но претерпевающие, в зависимости от времени и места, различные изменения, порой весьма существенные и противоречивые. Я ведь прав?

— Во всяком случае, это чрезвычайно интересно. Не могли бы вы назвать примеры той и другой?

— Разумеется! Например, я твердо установил, что в истории вашей планеты был период, когда она, помимо обычных людей, была заселена значительно более крупной расой великанов. Период продолжался достаточно долго. О нем свидетельствуют такие источники, как Омир, Зуиф, Рабелаиз…

— Гомер, Свифт, Рабле…

— Ну, у вас множество диалектов. Но это не важно. Существенно то, что эти тексты я обнаружил на всех материках, на всех доступных мне языках — и повсюду они были практически идентичны. Может ли существовать лучшее доказательство их соответствия действительности? Ни малейшего противоречия. Разве я не прав?

— О, безусловно!

— Полифем, Гаргантюа, Пантагрюэль… Бробдингнег, Фонария, Франция… Встречались упоминания и о других великанах — Аристотий, Эйнстайн — я правильно произношу?

— Мы понимаем вас.

— Но с ними я не успел выяснить всего до конца, меня отозвали. Однако, есть основания думать, что они — лишь фольклор.

— А другая часть, Меркурий?

— Бродячие сюжеты? Ну, с ними все ясно. Вот прекрасный пример: история бедного государя, которому взбунтовавшиеся подданные ни более ни менее как отрубили голову. Этот сюжет встречается во всех литературах. Но трактуется он совершенно по-разному. У одних авторов — как преступление, у других — как справедливое дело. И сама личность главного героя: то он благородный государь, то просто негодяй. Ясно, что и то, и другое — вольные обработки бродячего сюжета, на самом же деле ни короля этого, ни события никогда не существовало и не происходило. Даже имена варьируют. И таких примеров множество. Интересно, что эта литература тоже, вероятно, в какой-то мере навеяна действительностью, но искаженной в характерной для мифологии манере. Так, и в ней отражено бытие великанов. Любопытный персонаж такого рода — великан Петр, тоже, разумеется, король, легенда даже именует его императором. Так вот, в литературе на одном, понимаете — на одном и том же языке этот великан Петр изображается то мудрецом, то сумасбродом, то палачом, то благодетелем своих подданных… Разве не ясно, что существуй он когда-либо в действительности, не могло бы быть и речи о подобном расхождении во мнениях?

— Вы бесконечно убедительны, дорогой Меркурий. Должен признать, ваши исследования заставят нас во многом пересмотреть наши взгляды на историю Земли. Надеюсь, на Синере ваши труды обрели должное признание?

— По ним читают курсы даже и в Императорской Академии.

— Прекрасно. Однако время воспоминаний, кажется, истекло. Приятные Лучезарности, если не ошибаюсь, начинают исчезать.

— Вы правы.

— Следовательно, мы с коллегой можем ехать?

— Конечно. Вместе со мной и должным эскортом.

— Опять традиции?

— Вообще, пока вы на Синере, советую вам забыть о самостоятельных передвижениях. У нас так не принято. Это неприлично. Вы же не какие-то отбросы общества, всеми отвергнутые, никем не призреваемые!

— Неприлично? А может быть, небезопасно?

Это, конечно, не выдержал Федоров. Меркурий взглянул на него спокойно.

— Искусство дипломата, и не только дипломата, — сказал он, — заключается в том, чтобы получать нужные ответы, не задавая прямых вопросов, и нужные уступки — не выдвигая прямых требований. Мне ли учить вас, коллега? Но мы можем идти: мне подают сигнал, что наш экипаж у подъезда. Нет-нет, не телега. Не забудьте только поклониться трону и простереть руки. Вот, теперь все в порядке.

Хотя проехать предстояло не так уж много, и все по городскому центру, охрана посольского экипажа оказалась многочисленной. Выглядела она, впрочем, не очень серьезно: длинные, с широкими наконечниками копья придавали солдатам несколько опереточный вид, хотя остальное у них было вполне современным: ни перьев, ни панцирей — обычные комбинезоны. Воинство это образовало живой коридор, по которому послы в сопровождении Меркурия проследовали от парадного подъезда до дворцового лимузина, на сей раз предоставленного в их распоряжение. Солдаты стояли, обратившись лицом кнаружи, выставив копья, словно бы предполагалось сдержать напор толпы, которой, однако, и в помине не было. Тоже, наверное, традиция, — подумал Изнов, устраиваясь поудобнее на мягком сиденьи, как бы проваливаясь в него. Федоров оказался у противоположной дверцы, Меркурий — в середине, противоположные кресла остались пустыми, от водителя салон отделяла глухая перегородка. Когда трогались, посол заметил, как солдаты, сломав строй, кинулись к двум открытым машинам, погрузились, прыгая через низкие борта; одна машина тронулась первой, шурша двигателем, вторая пропустила лимузин и замкнула колонну.

Меркурий, кажется, остался очень доволен тем, что и до самого конца обошлось без всяких случайностей. Видимо, прием у императора был процедурой, не совсем безопасной для участников — для своих во всяком случае, мысленно оговорил Изнов, хотя утренние события несколько поколебали его уверенность в действенности здесь, на Синере, и дипломатического иммунитета. Так или иначе, испытание они прошли, и сейчас синерианин откинулся на сиденьи, медленно и глубоко дыша и улыбаясь по-своему — треугольным концом губы. Да и терранские дипломаты чувствовали себя после всех треволнений как бы чуть легкомысленно; нуждались в какой-то разрядке, что ли?