Владимир Михайлов - Сборник "Посольский десант"

Подумав о языке, Изнов стал пытаться прочитать что-нибудь из тех надписей, что украшали стены вперемежку с богатырями. Телега ехала медленно, и на этот раз удалось разобрать кое-что, тем более, что тексты часто повторялись. Сначала повезло прочитать самую частую, трехчленную надпись. Она гласила: «Часть лучше целого. Часть важнее целого. Часть больше целого!». Может быть, я что-то не так перевел? — подумал Изнов. — Надо запомнить транскрипцию, потом спрошу, хотя бы у старика… — Другая повторяющаяся надпись была: «Читай Кодекс! Знай Кодекс! Исполняй Кодекс! Все в Кодексе, и ничего вне его!». Да, не лишено любопытства все это, — подумал Изнов, — что же, тем интереснее будет потом разобраться. — Третья надпись гласила: «Кто верит — живет!». Четвертая, едва ли понятная, невзирая на краткость: «Экха — миф!». Что такое «экха», Изнов перевести не смог; когда он занимался языком, такого слова ему не попадалось. В Федерации Гра были только синерианские газеты и немного книг, а в них такого слова не встречалось.

Надписи надоели; Изнов поднял глаза еще выше. Зеленоватое небо местами пробивалось сквозь плотный пух облаков. Наверное, в ясные дни смотреть на него бывает так же весело, как на земное, голубое, высокое. Наверное, и под этим небом…

Мысль прервалась. Что-то произошло на улице. Ничто вроде бы не изменилось, но в глазах палача мелькнул откровенный страх. Церемониймейстер сделал шаг назад и оказался рядом с Федоровым, между ним и косой стойкой виселицы, — ухватился за балку, обнял ее, словно ему почему-то трудно сделалось устоять на ногах. Люди на тротуарах — или показалось? — зашагали торопливей, а стоявшие начали понемногу отступать, прижимаясь к стенам, отодвигаясь подальше от мест, где проволочная сетку была порвана. Сопровождавшее телегу войско подтянулось, хотя не было никаких команд. Их, впрочем, терране могли и не расслышать за свистом и звоном оркестра, который, как бы поперхнувшись на секунду, потом заиграл еще громче, чем до той поры.

Федоров взглянул на церемониймейстера. Капли пота проступили вокруг выкаченных глаз старика, дышал он часто и громко.

— Что случилось? — спросил Федоров по-террански. — Вам плохо?

Синерианин сделал странное, кругообразное движение головой.

— Никак, — пробормотал он, — никак. Есть это, ничего, я имел видеть. Ничего, все совершенно ровно. Я призываю доверить. Все очень ровно.

— А это?.. — начал было Федоров и умолк.

Странный звук раздался, перекрывая даже лязг колес и вой оркестра. Высокий, пронзительный, чистый — словно кто-то исполнял простенькую мелодию из трех-четырех нот на блестящем корнете о трех клапанах. Звук поднимался все выше, и вдруг сразу упал и прекратился — наступила, казалось, тишина, хотя оркестр все играл, пусть не так стройно, а колеса загрохотали даже сильнее: лошади убыстрили шаг.

— Что это было?

— Это ничего не есть, э.

Старик мелко дрожал.

— Я же слышал!

— Я не слышал. Никто не слышал. Ничего. Ничего не есть.

И снова тот же звук раздался. Позади. Ближе.

— Ничего не есть. Ничего. Обманка слухов. Погода, э. Звуки. Дует воздух… ветр, зефир, э? Очень прошены суть закрыть глаз! — Тут церемониймейстер перешел вдруг на синерианский язык, в его частых-частых покашливаниях Федоров так и не смог уловить никакого смысла. Вероятно, то была увертка человека, не желающего ничего объяснять.

Но объяснения были уже, пожалуй, и не нужны. Звук раздался в третий раз, почти рядом, а потом Федоров и Изнов, и не подумавшие, разумеется, закрыть глаза, увидели тех, кто эти звуки издавал.

Они обтекли телегу двумя ручьями. Длинные и приземистые, на кривых лапах, с великолепным мехом — длинным, густым, переливавшимся всеми цветами радуги. Опаловые глаза, перечеркнутые горизонтальной щелью зрачка, скользнули по телеге, по воинам но копья были выставлены, хотя солдаты не смотрели на зверей, глаза их на напряженных лицах смотрели прямо, вдоль улицы. Резкий запах, похожий на мускусный, хлестнул по ноздрям терран. Зверей было десятка три, может быть, больше. Палач снова вцепился в Изнова: лошади пошли рысью, они тревожно кричали, крик их напоминал оглушительное кваканье. Воины бежали, не отставая. Но длинные, плоские морды радужных зверей уже повернулись к тротуару. Люди там (все же это были люди, черт возьми, хотя и не такие, как мы) стояли безмолвно, неподвижно. Все глаза были подняты вверх, никто не смотрел на зверей, руки — ладонь и кулак — были ритуально сложены. Те, что носили балахоны, высоко подняли жезлы и смотрели на людей, смотрели внимательно. Вдруг, словно была дана команда, все опустились на колени. Звери поравнялись с одним из разрывов в сетке. Высота тротуара не удержала их, мягким, мгновенным прыжком они преодолели препятствие, почему-то пробежали мимо ближайшей, малочисленной группы — и набросились на следующую, побольше. Ни один человек не встал с колен, не сделал даже движения в свою защиту. Звери бросались, сбивали наземь, вцеплялись. Раздалось лишь несколько сдавленных криков. Никто не смотрел в ту сторону — только Изнов с Федоровым не могли оторваться, поворачиваясь назад, насколько позволяли оковы. Потом звери снова обогнали их. Они уходили. Терране напрягли мускулы так, что цепи больно врезались в плечи, в бедра. Звери пробежали мимо телеги, человек был перекинут через спину каждого четвероногого, рука или нога человека находилась в пасти зверя. Один-другой еще слабо дергались. Красный пунктир отмечал путь стаи. На месте, где стояла группа, осталось четверо или пятеро: один на коленях, словно окаменев, ритуально подняв руки, остальные лежали ничком, без сознания, человек в балахоне стоял чуть поодаль, горизонтально вытянув руку с жезлом. Стая свернула в боковую улицу. Оттуда, словно очищая путь хищникам, выплеснулся поток машин на антигравах; машины были, скорее всего, задержаны там, чтобы пропустить процессию. Миг — и последний хищник исчез за углом.

Изнов повернулся, насколько допустила цепь.

— Что это?

— Почему?.. — начал Федоров одновременно.

Церемониймейстер глубоко вздохнул, приходя в себя.

— Мы сближаем на императорский дворец! — провозгласил он, стараясь, чтобы прозвучало торжественно, чтобы голос не дрожал.

— Что это за звери были? И почему, черт бы взял, никто…

— Какие есть звери? — спросил церемониймейстер. — Никакие звери не есть были. Господин посла и господин советника обсмотрелся. Ничто не было. Ваша Приятная Лучезарность, Ваше Зеленое Свечение обсмотрелся. Видеть — ничто. Слышать — ничто. Э? Да, ни-че-го!

Цепи были унесены, массажисты растерли руки и ноги, и сейчас терране переодевались в специально для того предназначенном покое императорского дворца. Было сыровато, воздух в комнате стоял нежилой — похоже, послов здесь принимали не часто. Изнов с досадой заметил, что руки дрожат — не столько от идиотского маскарада с цепями и виселицей, сколько от нападения хищной стаи на центральном проспекте столицы. И ни единой попытки защититься… Может быть, это тоже относилось к комедии? Или было всерьез?