Владимир Михайлов - Люди Приземелья (сборник)

Сенцов по очереди повернул регуляторы, усилил яркость бортовых экранов. Они замерцали неживым, призрачным блеском. Проступила звездная россыпь, и даже словно бы потянуло пронзительным холодом пустоты. Коробов зябко повел плечами.

Сенцов едва нашел терявшуюся в солнечных лучах Землю и долго смотрел, не отрываясь. Оттуда человек неудержимо стремился в космос. Он и вышел в космос и, конечно, все дальше будет удаляться от дома – так ребенок сначала едва решается обойти двор, а потом все смелее и смелее движется к темнеющему далеко за околицей лесу, – но только все равно без Земли человеку не прожить. Не прожить без Земли, какую бы ни устраивать оранжерею на борту… Здесь вот тоже один умник хотел расписать потолок разными пейзажами – только нагонять тоску… Хорошо, что не дали – покрасили в легкий серебристый цвет.

А ведь летят они не так уж и долго, осваивают, так сказать, пригородный маршрут. Что же станут говорить люди, которым выпадет счастье участвовать в рейсах дальнего следования? В том, что эти рейсы будут, Сенцов не сомневался, иначе их пребывание здесь теряло бы всякий смысл. Но все же противоречие между продолжительностью полетов и основой психики человека – тягой к Земле – оставалось, и разрешения его Сенцов не видел. А он не любил продвигаться вперед, оставляя за спиной нерешенные задачи…

Он покосился на Коробова, нащупал выключатель курсового экрана, нажал.

Рубку залило красноватым светом. Острые тени легли на стену, заиграли на циферблатах. Легкое головокружение на миг задело пилотов.

Марс висел перед ними широченным медным серпом. Легкая дымка смягчала его очертания. Извечная загадка, красное яблоко раздора… До сих пор спорили, есть ли на планете что-нибудь, кроме песка и скудной растительности, а может – даже и ее нет, являются ли спутники Марса искусственными, была ли здесь когда-нибудь высокоорганизованная жизнь…

Ответ на все вопросы был рядом, рукой подать: всего в тридцати тысячах километров от ракеты светилась Аэрия, виднелись Большой Сырт, загадочный Лаокоонов узел… Было от чего закружиться голове.

Коробов смотрел, уткнув подбородок в грудь, тихонько посапывая. Сенцов, сам того не замечая, чуть улыбнулся.

медленно прочитал он.

– Тишина… – задумчиво повторил Коробов. – Это недобрая тишина…

– Это написано не о тишине. О победе…

– Я где-то слышал… Недавно написано?

– Нет, давно… Я бы взял его с собой к победе. У него было чувство полета…

Вот так выглядит победа – красным полумесяцем на экране. Без увеличения, с расстояния в тридцать тысяч километров. Добрались все-таки. А дальше?

Сенцов умолк. Сквозь время брошенные мостки…

Нет, все же лететь годами – это трудно. Трудно… А что будет, когда речь пойдет о межзвездных расстояниях? Как тогда? Смена поколений? Но кто решится дать жизнь детям, которые никогда не увидят Землю? Кем станет – ну хотя бы третье поколение таких людей?

В кресле рядом заворочался Коробов. Вздохнув, он негромко сказал:

– Обидно все-таки… Летим чуть не год, а лет через пятьдесят – сто люди будут сюда добираться за день. Очень просто. Ну – за три дня… Мы с тобой – знаешь кто? Из каменного века… Мы сейчас в дубовом челноке плывем, даже не в челноке, а на раме, обтянутой шкурами. А будут когда-нибудь океанские атомоходы на газовой подушке. Это – обидно… Притом пращуры наши, в дубовых челноках – они не знали о будущих океанских кораблях. Даже и не задумывались, вероятно. А мы-то в общем знаем, что после нас будет. Для этого и работаем: ведь наша работа не столько даже для нашего поколения, сколько для будущих. Ты скажешь – так работают многие ученые. Но ведь истины, открытые ими, остаются надолго. А о нас потом что скажут? Поймут ли они нас, потомки? Не усмехнутся ли: «Летали тут когда-то на тихоходах… только засоряли пространство!» Удастся ли нам сделать такое, чтобы и правнуки сказали: нет, не зря старики жгли топливо!

Коробов настороженно покосился на Сенцова, ожидая всегдашней усмешки: все знали, что Сенцов – человек трезвой логики… А Коробову хотелось еще поговорить о том, как страстно любит он свою профессию и хочет, чтобы не было в ней никаких неясностей…

«Милый ты мой дружище, – захотелось ответить Сенцову. – Ты опасаешься, ты размышляешь, да и все мы размышляем, и где-то, верно, кажется нам, что мы поторопились родиться, не дотянем до трансгалактических лайнеров, даже пассажирами не пройдем на них. Но ведь без нас не будет этих лайнеров, не будет маршрутов Земля – Эвридика какая-нибудь, неведомая сегодня, в созвездии Лиры. Ведь каждый путь начинается с сантиметров и лишь потом вымахивает на тысячи и миллионы миль, и если мы не привыкли преувеличивать степень своего подвига, а привыкли делить славу с академиками и рабочими, сделавшими и этот вот отличный корабль, то и преуменьшать и скромничать перед будущим нам не к лицу. И появись сейчас здесь бородатый, с узлами мускулов предок, выдолбивший дуб, – он был бы нам товарищ, хотя и не сумел бы определиться в пространстве или пустить двигатель. Цепь рассыплется без любого звена, и мы – одно из них, не первое и не последнее. Так что…»

Это и многое другое хотел сказать Сенцов. Но, откровенно говоря, таких речей он стеснялся, потому что оратором себя считал плохим (да, наверное, так оно и было в самом деле). К тому же не оставалось времени. Почему-то желание такого вот душевного разговора всегда приходит именно в те мгновения, когда надо к чему-то готовиться, что-то выполнять. Когда же времени вдоволь, говорится о вещах самых будничных. Лишь в ответственные минуты поднимается то, что таится в глубине души.

И Сенцов промолчал, впившись взглядом в стрелку хронометра, и ему вдруг показалось, что стрелка неуклонно бежит навстречу неведомой опасности.

– Может быть, пустим разведчика? – словно ощутив его тревогу, спросил Коробов.

– Да рано, пожалуй… Топлива у него мало, назад вернуться не сможет. Потеряем, а вдруг он по-настоящему понадобится… Выпустим только при явной опасности.

На голубоватой поверхности экрана серп планеты становился все уже и уже, таял на глазах, как догорающий во мраке огонек. Сенцов перевел взгляд на нижний правобортовой экран – там сквозь фильтры сияло темно-багровое солнце… И вдруг оно погасло – сразу, будто кто-то резко выключил его. Одновременно погас и красный уголек.