Анатолий Днепров - Глиняный бог

— Когда, простите за нескромный вопрос, это было?

— Лет… лет пятнадцать–двадцать назад…

Молодой человек присвистнул.

— За это время мы так часто меняли растения, удаляли погибшие, подсаживали новые… Может быть, когда‑то и был баобаб, а сейчас нет…

Действительно, теперь холм был пустынным, и только море у его подножья, серебрилось и морщилось, как прежде.

Там, где раньше росло дерево, осталось небольшое, поросшее травой углубление, и в самом его центре торчала тоненькая, высохшая веточка. Она легко сломалась у меня в руках, и я сунул кусочек в карман.

О Каро в ботаническом саду тоже никто ничего не знал, и я решил всю эту странную историю выбросить из головы, как вдруг совсем неожиданно она вновь воскресла во всех самых мельчайших подробностях.

Из очередной экспедиции в Аджарию возвратилась шумная ватага моих аспирантов. Они наперебой рассказывали самые невероятные истории о стариках, которым по сто, сто двадцать и даже сто пятьдесят лет.

— Но самая любопытная история произошла в одном ауле, километрах в сорока к востоку от Батуми! Представляете, приходим, с рюкзаками, в коротких штанах, с палками и прочее, а на нас никто не обращает никакого внимания. Даже ребятишки. Такого еще никогда не бывало. Не аул, а потревоженный людской муравейник. Мужчины на одном краю базарной площади, женщины — на другом. И все говорят, говорят, кричат, размахивают руками. Выясняем, в чем дело. Оказывается, ничего необычного. У тетушки Валии откуда‑то взялся ребенок. Ну и что здесь удивительного? “Тетушке сто восемнадцать лет”. — “А где тетушка Валия живет?” — “Вон в том доме, но она никого не принимает”. Мы к дому. Двери на запоре. Стучим. Показывается старуха. Сразу видим — слепая. Как здоровье, бабушка? “Уходите прочь! Вы разбудите ребенка!” Но мы, сами знаете, не из тех. Представляемся. Академия наук и так далее. Специалисты. Врачи. “Ах, врачи? Тогда заходите. Мне нужен врач”. Заходим. В постельке хныкает малыш, около годика, может, чуть–чуть побольше. Славный малыш, говорим. Давно родился? “Нет, он пришел”. — Жак так — пришел?” — “Ножками, только вот хромает. Ножку, в горах сломал”. Осматриваем. Действительно, ножка сломана. Кладем гипс. Повторяем вопрос, теперь более строго. “Давно родился?” — “Пришел, говорю я вам”. — “Значит он вам чужой, тетушка Валия”. — “Нет, не чужой. Это мой сын”. Чокнутая старуха. Как мы ни бились, твердит: “Пришел, и это мой сын.” Вот так история.

— А она не называла малыша по имени?

— Называла.

— Как?

— Каро. Кажется, Каро…

…У меня на рабочем столе в институте геронтологии стоит небольшая прозрачная коробочка из плексигласа. На белоснежной салфетке покоится кусочек сухого желтого дерева и под ним надпись: “Смешной баобаб”.

Конечно, это, может быть, и не тот баобаб, а маленький Каро у тетушки Валии может быть совсем другой Каро.

А мне так хочется верить, что я столкнулся с одним из чудес, которое можно было бы тщательно изучить, если бы оно повторилось.

Недели две назад он пришел в лабораторию, сбросил молча свою экзотическую куртку, напялил непомерно большой белый халат и, став в позу чтеца–декламатора, произнес:

— Один арабский физик двенадцатого века писал: “Мы знаем, что магнит любит железо, но мы не знаем, любит ли железо магнит, или оно притягивается к нему вопреки желанию. Как досадно, что мы не можем ответить на этот вопрос!”

Крохотный сутуловатый аспирант Коля Спирин, не отрываясь от окуляра микроскопа, сказал:

— Типичный образчик антропоморфического мышления. Наши предки кое‑что знали о поведении людей и приписывали менее изученной природе свойства живых. Кстати, Кучеренко, доброе утро.

Владимир уселся на высокую табуретку возле лабораторного стола, развернул рабочую тетрадь и углубился в чтение каких‑то записей. Прошло не менее пятнадцати минут, пока он не заговорил снова.

— Кстати, по–французски магнит называется l’aiment, что в буквальном переводе означает “любящий”. Любопытное совпадение, правда?

Я и Спирин переглянулись, но ничего не сказали.

Второй раз Кучеренко напомнил нам о магнетизме совсем другим способом. Это было тоже утром, и он опять не поздоровался, а положил передо мной раскрытый английский журнал. На белоснежной глянцевитой бумаге были напечатаны фотографии. Белая коробочка с отверстием, из которого выползают муравьи. Фотографий было несколько, вроде как кадры на киноленте. Вот показалась головка муравья. Вот он выполз. За ним — второй, третий… десятый. Наконец — множество муравьев поползли кто куда. И вдруг… Под стекло, по которому ползли муравьи, положили лист белой бумаги, на которой железные опилки распределились вдоль магнитных силовых линий.

— Гады, ползут по магнитному полю, как по дорожкам. От южного полюса к северному…

Спирин долго рассматривал рисунки, а после прочитал статью.

— Да, ползут вдоль силовых линий, — сказал он и печально вздохнул.

И вот теперь, когда я стоял на платформе и ждал Кучеренко, я вспомнил высказывание арабского физика двенадцатого века и французское l’aiment.

Наконец показался и он в своей неизменной куртке, с двумя огромными авоськами в руках.

— Рванули, — весело улыбнулся он и с ходу потянул меня в изрядно переполненный вагон.

Мы покинули электричку на полупустынной платформе Чижи и углубились в молодой ельник. Я сразу почувствовал, что Кучеренко дорогу знает и что он не раз ходил по этому пути. Иногда тропинка исчезала, и он храбро бросался на ряды елок и шел напролом, не оглядываясь по сторонам.

— По–моему, этот парень, Колька Спирин, просто надувной крокодил. — Владимир разогрел банку тушенки на костре и разломил батон.

— Почему ты так думаешь? — спросил я.

— Сегодня утром я его пощекотал по поводу природы подсознательного. Он понес такую ахинею, просто жуть. Не понимаю, зачем его взял Валерий Степанович в нашу группу.

— Он биохимик. А сейчас без биохимии не разберешься в мозгах.

Кучеренко отошел в сторону, ощупью собрал хворост и подбросил его в костер. Его голос звучал издалека.

— На месте Валерия Степановича я бы взял лучше электронщика или ядерщика.

— Ты думаешь, дело спрятано на том уровне?

— Уверен.

Он подошел ко мне, сел рядом на сырую траву и стал смотреть в черное небо, густо усыпанное звездами. Была ранняя осень, и небо то и дело прорезали оранжевые метеорные следы, которые исходили из таинственного космического центра прямо над головой. Внизу ручей набегал на небольшой голыш, и там вода побулькивала и повизгивала, а сзади, в ольхе, иногда вскрикивали птицы, потревоженные своими птичьими снами.

— Например, — нарушил тишину Володя, — я могу с уверенностью предсказать, что в ближайшие сорок секунд метеорит в атмосферу не врежется. Откуда я это знаю?