Анатолий Днепров - Глиняный бог

Так мы шли минут пять — машина впереди и я с вещами сзади, пока не остановились у небольшой двери во второй стене.

Шофер вышел из машины и постучал. Дверь сразу же открылась, и в ней появился силуэт человека.

— Входите, господин Пьер Мюрдаль, — произнес он на чистейшем французском языке и протянул руку к моим вещам. — Давайте познакомимся. Мое имя Шварц.

Я покорно вошел. Сзади себя я услышал, как заревел автомобиль. Араб — шофер — остался за оградой.

— У нас формальностей немного, — произнес встретивший меня, когда мы подошли к небольшой брезентовой палатке. — Будьте добры, ваш диплом, письмо от мистера Бара и вашу воду.

— И что? — переспросил я.

— Воду. У вас, наверное, есть с собой вода в термосе или в бутылке?

— Есть, — ответил я.

— Вот ее‑то вы и должны сдать.

Я открыл саквояж и передал ему документы.

— А зачем вам моя вода?

— Мера предосторожности, — ответил он. — Мы боимся, чтобы с водой к нам сюда не попала какая‑нибудь инфекция. Вы ведь знаете, здесь, в Африке…

— Ах, понимаю!

Он скрылся с моими документами и термосом, а я огляделся вокруг. Прямо передо мной вытянулись три длинные постройки барачного типа. Дальше, направо, виднелся трехэтажный дом и рядом с ним здание, похожее на башню. За постройками виднелась светлая полоска изгороди. Вначале я подумал, что эти ограды и являются границами территории. Но эту мысль сразу же пришлось отвергнуть, потому что за дальней стеной я увидел нечто поразившее меня самым неожиданным образом: над ней возвышались верхушки пальм. Они на фоне пурпурного, почти фиолетового вечернего неба казались ярко–алыми. Судя по их цвету, я бы никогда не поверил, что это пальмы. Но слишком характерными были их кроны, их резные широкие листья, их гофрированные стволы. И все же цвет их листьев казался слишком алым — таким, как цвет окрашенных солнцем стен бараков.

“Оазис алых пальм”, — подумал я.

Солнце зашло быстро, начали сгущаться сумерки. Здесь, в пустыне, вечер длится всего несколько минут. Затем внезапно наступает кромешная тьма. Исчезли алые пальмы, потускнели бараки, и все погрузилось во мрак. Сразу стало прохладно. Вспыхнуло электричество, бесконечный ряд электрических ламп вдоль изгородей.

Из палатки вышел господин Шварц. В руках у него был зажженный электрический фонарик.

— Ну, вот и все. Теперь пошли на вашу квартиру. Извините, что вам пришлось немного подождать. Это не очень приятно после утомительной дороги.

Он взял мой чемодан, и мы медленно зашагали по глубокому песку в том направлении, где росли пальмы.

— К сожалению, после окончания университета все мы такие, — лениво произнес Морис Пуассон. — Требуется много времени, прежде чем мы поймем, что сейчас границ между различными научными дисциплинами нет. Получается так: университетский курс существует сам по себе, а практика — сама по себе. И все из‑за того, что в университете засилье старых консерваторов, вроде профессоров Перени, Вейса и остальных наших корифеев.

— Они не только наши. Это корифеи всей науки. Ими гордится Франция, — возразил я, рассматривая инструкции к кварцевому спектрографу.

Сегодня Пуассон пришел рано. Согласно расписанию, наша работа должна была начинаться в одиннадцать утра. Он же пришел в девять, когда я только начинал завтракать.

Я перестал читать инструкцию и посмотрел ему в лицо.

— Скажите мне, пожалуйста, что мы делаем. Вот уже неделя, как я живу между этими двумя глиняными стенами, и все еще не понимаю, что здесь происходит. Меня волнует неизвестность. Еще никто толком мне не сказал, зачем я сюда приехал.

Морис грустно улыбнулся и подошел к окну. Он посмотрел куда‑то вдаль и как бы про себя быстро заговорил:

— Вы здесь неделю, а я уже скоро три месяца. Если вы думаете, что я могу ответить на все ваши вопросы, то вы глубоко ошибаетесь! Я и не задаю их себе. К чему?

Он повернулся ко мне лицом.

— Впрочем, могу дать вам один совет: берегите нервы. Не думайте ни о чем, что выходит за пределы ваших обязанностей. Вы лаборант — хорошо. Сейчас вам необходимо изучать спектрофотометрию и научиться делать химические анализы средствами физической оптики.

— Да, но я ведь химик, понимаете, химик!

Он пожал плечами и снова подошел к окну. Затем вдруг ни с того ни с сего спросил:

— А вы обратили внимание, что все оптические приборы здесь — фирмы Карла Цейсса…

— Да.

— Цейсс — хорошая немецкая оптическая фирма. Помните, как в университете мы дрались за право сделать практическую работу на цейссовском микроскопе?

Пуассон, как и я, окончил Сорбонский университет, только годом раньше. Он специализировался по физической химии. До встречи здесь я его не знал. Его представили мне на третий день моего приезда.

Родом он был из Руана. О Париже он меня ничего не спрашивал. Начал он занятия со мной сухо, с подчеркнутой важностью. В перерывах между занятиями мы рассуждали о науке вообще.

— Итак, теперь вы знаете, как устроен этот прибор. Прошу вас рассказать по порядку методику спектрального анализа.

Я закрыл инструкцию и, как когда‑то перед профессором на экзамене, начал:

— Вначале нужно включить водородную лампу и с помощью конденсорной линзы изображение кварцевого окошка спроектировать на входную щель спектрографа. Затем закрыть диафрагму, между щелью и конденсором поместить кювету с исследуемой жидкостью, вставить кассету в камеру спектрографа, открыть ее, открыть диафрагму и сделать экспозицию. После закрыть диафрагму, отодвинуть водородную лампу, поставить на ее место вольтову дугу с железными электродами, передвинуть пластинку в кассете на одно деление и проэкспонировать свет железной дуги. После этого проявить пластинку, высушить ее и профотометрировать.

— Зачем необходимо экспонировать железную дугу? — спросил он, развалившись в кресле и закрыв глаза.

— Чтобы сопоставить всем участкам спектра линии железа, частоты которых известны.

— Кому они известны? Вам они известны?

— Мне? Пока нет. Они вот здесь, в этом каталоге.

— Правильно, — произнес он, вставая. — Научитесь читать спектр железной дуги по памяти. Это не очень трудно. Нужно запомнить всего каких‑нибудь двести цифр. Говорят, Грабер не любит, когда при работе заглядывают в справочники.

Я кивнул головой и через минуту спросил:

— А кто он такой, этот Грабер?

Морис несколько раз прошелся по комнате, затем почему‑то открыл стоявшие на столе аналитические весы и легонько тронул пальцем позолоченную чашку. Вместо ответа на мой вопрос он вдруг спросил:

— Вы спирт пьете?

Я ничего не ответил. Положив инструкцию на стол, где стоял спектрограф, я вышел в соседнюю комнату. Это была комната, где в десяти шкафах, расположенных вдоль стен, находились химические реактивы. Когда впервые мне показали место, где я буду работать, меня больше всего поразило обилие реактивов. Это были лучшие реактивы, о которых я когда‑либо слышал, огромное множество неорганических и органических соединений фирм Кольбаума, Шеринга, Фарбен–Индустри. По моим подсчетам, здесь было около пяти тысяч банок и пузырьков всех размеров и цветов, аккуратно расставленных в соответствии с принятой химической номенклатурой. В отдельном металлическом шкафу, из которого поднималась широкая вытяжная труба, хранились растворители — органические жидкости всевозможных классов. Я открыл этот шкаф и быстро отыскал этиловый спирт.