Геннадий Прашкевич - Шпион в Юрском периоде

Я взглянул на часы.

Минут через десять прибудет поезд.

Из широко растворившихся дверей вокзала вывалила на холодный перрон вся компания малайцев. Их оказалось больше, чем я думал, — десять, а может, двенадцать человек. Они были похожи, как родные братья, и тащили какие‑то тяжелые саквояжи. Они прямо сгибались под этими саквояжами. Что в них? Может, сырые шкуры бобров? — ухмыльнулся я. Что им не сиделось в Диксоне или в Малакке? Они обтекали меня с двух сторон — низкорослые, крепкие, живые, смуглые, говорливые. Я отступил, чтобы не мешать им, и тяжелый саквояж с силой ударил меня по колену.

— Полегче, братец!

Судя по звуку, в саквояже находилось железо.

Хозяин тяжелого саквояжа — ростом мне по плечо — что‑то быстро произнес. Голос его прозвучал сердито, чуть ли не угрожающе. Но больше всего мне не понравились его глаза — глубокие, черные, яростно посверкивающие. Правда, его тут же окликнули: “Пауль!”, — и он двинулся дальше.

Издали, из‑за деревьев, уже прорывался, отсвечивая на рельсах, луч прожектора.

Черт побери, ко мне никто не подошел. Это раздражало меня больше, чем какой‑то недоносок–малаец. Я помог подняться в вагон фермеру с огромной плетеной корзиной и какому‑то старику. Перрон моментально опустел. С подножки я видел, как медленно уплывает перронный фонарь.

Да, в Спрингз-6 ничего не случилось.

И место работы, Эл.

Выбирай место работы тщательно. Выбирай его так, чтобы оно никому не бросалось в глаза и было бы для тебя удобным.

Альберт Великий (“Таинство Великого деяния”) в устном пересказе доктора Хэссопа.

***

Я вошел в третий от головы поезда вагон.

Всего их, кажется, было семь. Я еще удивился: для кого, собственно, пускают ночью семь вагонов? Малайцы вряд ли пользуются этой линией часто, а фермеры с корзинами могли бы ехать и утром. Впрочем, ночные поезда дешевле. А скорость и громыхание колес на стыках скрашивают одиночество?

Удивил меня подвыпивший франт в распахнутом плаще, из‑под которого проглядывал темный костюм прекрасной тонкой шерсти. В руках у него была зажата тяжелая трость. Франт сложил на ней руки и высокомерно, даже презрительно поглядывал на бобров с корзинами, потом голова его опустилась, он подался к стене и уснул.

Я вышел в тамбур.

Сигарета гасла. Я злился.

Мне не повезло, дело не выгорело. Послать в Спрингз-6 могли и Шмидта. Он человек терпеливый и получил бы удовольствие от прогулки по городку. Я испытывал раздражение даже от вида красноватых деревьев, вдруг вырываемых из тьмы лучом прожектора. Наверное, под ними растет шалфей. Но никто не подошел ко мне в Спрингз-6, а шефа не соблазнишь пустыми прожектами. Если он отнесся к истории с “чудом” серьезно, значит, за ней стояло что‑то серьезное. Это ж какую температуру нужно развить в гнезде перстня, чтобы разжечь сигару? И какое странное по нашим временам обращение — милорд. Оно звучало бы иронически, не будь обращено к доктору Хэссопу. Может, впрямь на него вышли алхимики.

“Тебе открою тайну, но от прочих я утаю ее, ибо наше благородное искусство может стать источником и предметом зависти. Глупцы глядят заискивающе, вместе с тем надменно на Великое деяние, потому что оно недоступно им. Поэтому Великое деяние они полагают отвратительным, не верят, что оно возможно. Никому не открывай секретов нашей работы. Остерегайся посторонних. Трижды, и еще трижды советую тебе: будь осмотрительным!”

Алхимики?

В наше время?

Ни один коллега доктора Хэссопа не взялся бы рассуждать на эту тему, да, собственно, и сам доктор Хэссоп, говоря об алхимии, имел в виду не всю ту чрезвычайно широкую область, включающую в себя религию, философию, магию, науку и искусство, а неких тайных мастеров, до сих пор объединенных в великий союз, одну скрытую от чужих глаз великую мастерскую. В конце концов, алхимия была дана людям для того, чтобы вернуть утерянное состояние. Ангел у ворот Эдема посвятил Адама в мистерии Каббалы и алхимии, пообещав, что, когда человечество овладеет тайной мудростью, проклятие запретного плода будет снято и перед людьми снова откроется Сад Господень. Что такое жизнь? Что такое разум? Что такое сила? Это главные вопросы алхимии, которая является столь же наукой, как и искусством. Изощренным, тонким искусством. Одной и той же кистью можно создать и примитивный рисунок, и Джоконду, но разница между ними улавливается.

Алхимик — это художник.

Он изготовляет единичную, уникальную вещь.

Глупо утверждать, говорил доктор Хэссоп, что алхимики вымерли, как динозавры или кондотьеры. Искусство бессмертно. Тайные мастера хранят тайную технологию и владеют магией слов. Бессмысленные для непосвященных, эти слова открывают мастеру вход туда, куда никогда не попадет случайный человек. Глупцы, домогавшиеся великих тайн алхимии, уходили ни с чем, ибо не понимали, что магия слов — искусство. При этом они не просто уходили ни с чем, а еще теряли то, что имели. Глупец становился истинным безумцем, богач — бедняком, философ — пустым болтуном, приличный человек терял всякое приличие.

Тайна…

Великое деяние…

Философский камень…

Я листал досье, которое доктор Хэссоп вел чуть ли не с начала тридцатых годов.

Кое о чем я, конечно, знал раньше. “Жизнь коротка, а искусство темно, и вы можете не достигнуть желанной цели”. Раймонд Луллий, алхимик, заточенный королем в лондонскую башню, откупался от истязателей монетами, отчеканенными из золота самых высших проб. Арнольд из Виллановы получал еще более чистое золото. Фламель пользовался искусственным серебром. Джордж Рипли снабжал рыцарей ордена Иоаннитов, расположившихся на острове Родос, не менее загадочным металлом, а знаменитый Ван Гельмонт на глазах потрясенных свидетелей получал чистейшее золото прямо из ртути.

“Ничто не получается из ничего”.

В том же досье хранились документы, связанные с алхимическим золотом, всплывающим на современных рынках, и с судьбой неких изобретений, могущих изменить человеческую историю, и с судьбой известных исследователей, погибших при каких‑то необъяснимых взрывах. Есть что‑то влекущее в желании вступить в состязание с природой, творить наравне с нею.

Уроборос…

Великий магистерий… Философский камень…

Две змеи, красная и зеленая, пожирающие друг друга. Вещество, способное плавить стекло, укрупнять жемчуг, ртуть превращать в золото, исправлять испорченные кислые вина, разглаживать морщины, обесцвечивать веснушки. Только последнее могло бы дать Консультации миллионы. Вещество, снимающее опьянение, возвращающее или отнимающее память, охраняющее от огорчений и тоски, способное возвращать к жизни умирающих. “Если бы только умирающий мог взглянуть на камень, то, ослепленный красотой его и потрясенный его достоинствами, он воспрял бы, отринув увечья, в полном здравии”.