Геннадий Прашкевич - Шпион в Юрском периоде

— Правильно, Билл. — Я повесил трубку.

За окном палил зной. Тяжело обвисали изнуренные ветви. Прелыми толстыми слоями лежала на земле листва. От мысли, что в этой горячей земле месяцами лежат неразлагающиеся трупы, становилось не по себе.

Вновь зазвонил телефон.

Мягкий женский голос:

— Я не рано, Эл?

— Почему ты так спрашиваешь? — так же мягко спросил я.

— Ты сердишься, когда я звоню рано. — Голос был легкий, мягкий, но в нем слышалась явственная сумасшедшинка.

— Нет, я не сержусь. Зачем мне на тебя сердиться?

— Не знаю, Эл. Тебе нравится сердиться, когда я звоню. Ты и сейчас сердишься.

— С чего ты взяла?

— Но ты же ни разу не назвал меня по имени. Когда ты сердишься, ты не узнаешь меня, я знаю. А когда ты не сердишься, ты говоришь: здравствуй, Эбби.

— Здравствуй, Эбби.

Далекий голос окреп:

— Здравствуй, Эл. Я знаю, ты много страдал. Но теперь тебе будет легче. Смерть очищает, значит, надо возлюбить ее. Я много об этом думала. Знаешь, моя жизнь не всегда была безупречной, к тому же я скрытная женщина. Я совершала недостойные поступки. Это так. Но теперь я очищаюсь, Эл. Каждая смерть, о которой я слышу, приносит мне все большее успокоение. Глоубстер, Эл, — знамение для нас…

Я положил трубку на колени. Пусть Эбби выговорится, решил я. Если слова способствуют ее очищению, пусть выговорится. Не без тайного изумления я подумал; неизвестный мне напарник Джека был необычным парнем. По крайней мере он умел вести беседы, к нему тянулись умные люди… А Лэн, правда, как Гинн, как геенна огненная… Я бы не додумался… Если пройтись по острову Лэн с трещащими смоляными факелами, здесь найдется чему гореть. Здесь все хорошо просохло. Здесь все так споро займется, что пламя будет видно даже с материка. Хорошая идея, решил я. Надо будет поделиться ею со стариной Биллом.

В дверь постучали.

— Да, — буркнул я не без раздражения.

И, увидев Джека, спросил:

— Нашли бумажку?

Берримен кивнул.

— Тогда тем более, Джек, избавься от Кирка, — раздраженно посоветовал я. — Потом будет поздно. Он опасен, потому что глуп. Из ненависти к Мелани он кого угодно заложит. К тому же время от времени он не узнает меня. Ему только кажется, что он узнал, но в нем нет уверенности.

— Это не главное, — хмыкнул Джек. — Нам просто следует поторопиться.

— Еще бы! — откинулся я на влажную подушку. — Ночью под окнами покуривают наблюдатели, днем приходит шериф. Веселое местечко пансионат “Дейнти”.

— Нормальное, — отрезал Джек и протянул мне мятый листок. — Вот бумажка, ради которой мы прогулялись с Кирком к аптеке Мерда. Что видишь?

— Ничего не вижу, — недовольно, но честно признался я, переворачивая бумажку. — Ни слова, ни буквы. Ну, сырое пятно в углу. Подобрал с земли?

— Конечно.

— Зачем?

— Да затем, черт возьми, что это действительно та самая бумажка, которую должен был передать мне Отис. Химик, выполнявший анализы, расписал данные достаточно подробно, но своими собственными, специальными, исчезающими через пару часов чернилами. Если бы Отис явился вовремя, я успел бы скопировать текст, но Отис опоздал. Он ввязался в драку, упустил время, и все знаки исчезли.

Джек растерянно рассмеялся.

Опять зазвонил телефон.

— Эл. — Голос был летящий, мягкий, но ощущение сумасшедшинки только усилилось. — Ты думаешь, нам не надо встречаться? Ты думаешь, мы встретимся там?

Меня передернуло.

— Где он отключается?

Я бросил трубку и в бешенстве дернул шнур.

— На острове остались одни сумасшедшие. Джек, ты тоже сумасшедший, раз держишь при себе Отиса.

— А если бы это ты провел здесь два месяца?

— Ладно… Извини…

— У тебя есть идеи относительно Отиса?

Я промолчал. Идей у меня не было.

1

Шел прилив.

Накатывало волну.

В узкую щель, раскалывающую скалистый мыс, волна била, как пневматический молот. Колеблющаяся водная пустыня озарялась скользящими лучами прожекторов, вода вспыхивала, я видел клочья пронзительно–белой пены, потом прожектор гас, и мир стремительно погружался в лунную душную тень, в ее гипнотическое серебрение.

Я зябко повел плечом.

Озноб — это не жар. И эйфории я не испытывал.

Тщательно проверив маску, свинцовый груз, нож, компас, часы, пластиковую сумку с перчатками и с герметически запирающимся плоским термосом, я ушел воду.

Спасительная глубина. Подводная сумеречность.

Успокаивающая, но держащая в напряжении. Тускло мерцающая, вспыхивающая мириадами хрустальных иголок. Вот только черные, будто обугленные, водоросли опять удивили меня. Их было много. Их было очень много. Их черные обрывки устилали дно, как листва — улицы города.

Нырнув, я подхватил черный стебель.

Он неожиданно легко сломался в руке, развалился на множество плоских пластинок. Я мог размять любой, самый крепкий на вид — никакого сопротивления. Несколько обрывков я сунул в пластиковый мешок. Пусть Берримен поломает голову. Или Кирк Отис.

Ориентировался я по компасу, но больше мне помогали прожектора. Иногда я шел в пучке света, как в подводном коридоре. Вода в проливе была прозрачной, но, когда гасли прожектора, лунный свет едва пронизывал плоские фосфоресцирующие слои. Пару раз я даже включал фонарь и все равно чуть не ударился о внезапно явившуюся из подводной сумеречности мачту. Пятно света от фонаря нервно пробежало по ржавому борту, покрытому мертвым кружевом водорослей. Печальные руины, подтопленные снизу чужой черной горючкой.

Потом под лучом света блеснул борт бронекатера.

Возможно, горючка, или что там это такое было, вылилась именно из его танков, хотя я не видел ни пробоин, ни трещин. Возможно, бронекатер получил повреждения при ударе днищем о донные камни. Жирная вязкая масса (теперь я видел, не горючка, конечно) заполнила все расселины. Найдись на углубленном каменном козырьке какая‑нибудь канавка, вся эта дрянь давно бы стекла вниз, в бездну.

Я нырнул.

Заложило уши.

Неэкономично работать на большой глубине, я торопился.

Общий вид… Борт бронекатера с номером… Мертвые водоросли, каменный козырек… Ржавые металлические руины… Жирная вязкая масса, подтопившая разваливающееся судно… По тому, как меня выталкивало наверх, я понял, что воздушные баллоны наполовину пусты…

Ладно. Мне не придется больше нырять.

А Джеку нет смысла посылать меня на верную смерть.

Джеку нужны пробы и пленка, ему нужен я — живой. Но раз он послал меня в этот холодильник, ухмыльнулся я, вернувшись, я непременно пожму ему руку. Пожму прежде, чем он погонит меня в душ, прежде, чем я смою с себя грязь и усталость.

И Отису пожму, подумал я злорадно. Я не верил помощнику Джека, он вызывал во мне инстинктивное недоверие. Хотя, конечно, люди, подобные Отису, более полезны, чем, скажем, Нестор или человек в голубой рубашке. Ненависть, в общем, такой же мощный двигатель, как другие чувства, но Отис не умеет себя контролировать. Он ненавидит Мелани за то, что глоубстер оказался в ее руках. Он ненавидит шерифа за то, что тот на телевизионном экране угрожал глоубстеру. Он ненавидит Джека за то, что тот не торопится отправить его на материк.