Геннадий Прашкевич - Шпион в Юрском периоде

Птицы.

Цикады.

Иногда мне казалось: мы погружены в глухой омут.

Бэрдоккское дело, моргачи из Итаки, энергичные ребята из фирмы “Счет”, коричневые братцы лесного штата, Лесли, пытающийся подставить мне ногу, — это все осталось где‑то далеко позади. Но я, конечно, хорошо знал, какие диковинные злаки могут произрастать в тишине. Мой опыт опирался не только на перечисленные дела, но и на службу в Стамбуле и в Бриндизи, и на “домашнюю пекарню”, в которой АНБ выпекает вовсе не булочки. Пришаркивая, легонько волоча ногу, дымя дешевой сигарой, я как заведенный часами бродил по саду — не столько утомительное, сколько раздражающее занятие.

Легкий зовущий свист заставил меня насторожиться.

Не отзываясь, я бесшумно приставил к стене валявшуюся в траве лесенку и поднялся над гребнем, украшенным битым стеклом.

На дороге стоял человек. Он приветливо ухмыльнулся.

Он красноречиво похлопал короткой толстой рукой по накладному карману куртки, из которого торчала плоская фляжка. Маленькие глазки, слишком близко поставленные к переносице, хитро помаргивали. Они уже с утра были затуманены алкоголем. Затасканные шорты, сандалии на босу ногу, желтая спортивная майка — тоже мне, бывший грек! Таких бывших греков сколько угодно в любом уголке Файв–Пойнтса или Хеллз–Китчена.

— Новый садовник мистера Беллингера? — Для верности он навел на меня толстый указательный палец. — У тебя, наверное, есть язык, или твой старик берет на службу только глухонемых? Спускайся на травку. — Он похлопал себя по оттопыренному карману. — Бедняга Бауэр. Мы любили с ним поболтать.

— С глухонемым‑то? — не поверил я.

— Ты бы посмотрел! — возмутился Иктос. — Он все понимал. Как на исповеди.

— Со мной такое не пройдет.

— Что не пройдет? — Иктос удивленно уставился на меня. Смотреть снизу не очень удобно, его толстая шея и рыхлое лицо побагровели. — Откуда ты такой?

— Не твое дело.

— Грубишь. Ты не похож на беднягу Бауэра.

— Это точно. Со мной не больно повеселишься.

— Давно таких не видал, — признался Иктос. — А по роже ты — человек.

— Здесь частное владение, — отрезал я. — Не следует тебе тут разгуливать.

— Частные владения — это там, за стеной, — ухмыльнулся Иктос. — Там, где ты находишься. А дорога принадлежит муниципалитету. Я аккуратно плачу налоги и знаю свои права. Спускайся. Глоток придется тебе в самый раз.

Но я не собирался поощрять бывшего грека:

— Это не пройдет. И плевать мне, кому принадлежит дорога. Будешь шуметь, пальну из ружья.

— Из ружья? — Иктос оторопел.

Я подтвердил сказанное кивком. Иктос совсем расстроился:

— Странный ты. Тут в округе ни души, ты тут со скуки сбесишься. — Он растерянно присел на обочину. — Не хочешь выпить со мной, так и скажи. А то сразу — из ружья! Видал я таких! У нас на железнодорожной станции есть бар. До нее тут ходу три мили, прогуляться — одно удовольствие. Мы по субботам там собираемся. Приходи. — Мое молчание сбивало его с толку: — Ты что, онемел? С Бауэром было веселее. Что случилось с беднягой?

— Болезнь, наверное.

Иктос принял мои слова за шутку:

— Это ты хорошо сказал. Нашего Дика как‑то саданули бутылкой. Вот болезнь, да? Раскроили весь череп.

Я кивнул и неторопливо сполз по лестнице в сад.

Я не собирался болтать с Иктосом, он мне не понравился. Сам по себе он не казался мне опасным, но вокруг таких типов всегда много непредсказуемого. На такие вещи у меня нюх. Пусть пьет один.

4

Иктос действительно приятельствовал с покойным Бауэром, но его появление меня все равно насторожило.

Бар по субботам.

Я хмыкнул.

Я не собирался оставлять старика Беллингера наедине с судьбой даже на минуту. Он вроде в моей компании как бы и не нуждался, но я не хотел его оставлять. Он постоянно смотрел в небо и что‑то обдумывал. Или дремал. Или варил кофе. И никогда не подходил к телефону. Тоже странно. Обычно трубку брал я. А кто это делал при глухонемом Бауэре? Ведь могут позвонить друзья, заметил я как‑то.

— Друзья? Что ты имеешь в виду?

— Ну как. У всех есть друзья. Или, скажем, по делу, — попытался я выкрутиться. — Три дня назад вам звонил журналист. Помните, из большой газеты. И обещал большие деньги за какой‑то десяток слов.

— Гони всех!

Беллингер с наслаждением вытянулся в кресле.

— Не надо так говорить.

— Заткнись. — Беллингер никогда не повышал голоса, но командовать умел.

Я кивнул.

Не мое это дело — спорить с тем, кого охраняешь.

Мое дело — слушать из виду стену и сад, следить за хозяйством и слушать монологи Беллингера. “Говард Фаст! — вдруг сердился он. — Эта его страсть к партиям и к индейцам! Говард думал, что можно войти в коммунистическую партию, а потом так же спокойно выйти!..” Старику в голову не приходило, что где‑то далеко от виллы “Герб города Сол” доктор Хэссоп анализирует каждое его слово.

5

— Это мистер Ламби, — сообщил я Беллингеру, сняв телефонную трубку. — Вы будете говорить с ним?

— В субботу, — ответил Беллингер.

— В субботу будете говорить? — не понял я.

— Вот именно. Он знает. Передайте ему — как обычно.

— Как обычно, — сказал я в трубку.

Мистер Ламби переспрашивать не стал.

Похоже, он хорошо изучил своего работодателя.

Занимаясь делами, я незаметно присматривался к Беллингеру.

Откинувшись на спинку кресла, обхватив колени тонкими веснушчатыми руками, он часами всматривался в резную листву дубов. Что он там видел? О чем думал? Чем он занимался десять лет, проведенных на вилле? Он, конечно, не один оставлял остальной мир. Скажем, Грета Гарбо провела в уединении чуть ли не треть века. “Хочу, чтобы меня оставили в покое”, — сказала она однажды и сделала все, чтобы получить столь желанный для нее покой. Журналисты месяцами ловили ее у дверей собственного дома, но она умела ускользать от них. Или Сэлинджер, укрывшийся в Вермонте под Виндзором. Чем он там занимается? Дзен–буддизмом? Поэзией? Человек ведь не может просто цвести, как дерево. Пусть неявно, пусть не отдавая в том отчета, он будет стараться изменить течение событий, как‑то разнообразить их. Платон справедливо заметил: человек любит не жизнь, человек любит хорошую жизнь. Невозможно десять лет подряд смотреть на облака, слушать цикад, любоваться розами. Что примиряет Беллингера с уходящей жизнью? Звон пчел? Небо, распахнутое над головой?

Не знаю.

Меня интересовал стальной сейф, установленный в кабинете.

Выглядел он неприступно, но я знал, что справлюсь с ним. В свое время мы с Джеком прошли хорошее обучение.

Старик ложился поздно, иногда в третьем часу. Он не всегда гасил свет, но это не означало, что он не спит. Просто он мог спать и при свете, привычка одиноких людей. Я убедился в этом, оставляя стул перед его дверью. Примитивная уловка, но я убедился — старик спит. И однажды момент показался мне подходящим.