Геннадий Прашкевич - Шпион в Юрском периоде

— Три человека.

— Всего три? Это хорошо. Я надеялся на это. Вот телефон. Я назову номер и вы его наберете. Как видите, номер не здешний, но там ждут вашего звонка. Вы скажете: я от Паннера. Вас поймут. Ваше дело быстро и точно договориться о передаче формулы. И о гарантиях, разумеется. Вы понимаете, о чем я?

Мелани кивнула.

Джек назвал номер. Один из резервных номеров шефа.

Я ухмыльнулся. С военно–морского флота много чего можно содрать. Даже авианосец. За такую находку, как катер V-30 с этой черной лужей на дне, они и авианосца не пожалеют. Одно дело, когда люди считают виновником гибели тысяч людей какую‑то нелепую доисторическую тварь, и другое дело, когда оказывается, что сама эта тварь, а с нею многие тысячи людей отравлены красивой длинноногой женщиной — волевой, сильной, привлекательной. Если о таком раструбить на весь свет, военные моряки не только авианосец отдадут.

Дался мне этот авианосец!

Мелани наконец повесила трубку:

— У вас деловые друзья, Джек.

Берримен усмехнулся:

— Надеюсь, у вас тоже.

— Мне нужны точные координаты. Через полчаса я вызову в пролив тральщики и аквалангистов.

— Сколько времени уйдет на всю операцию?

— Семь–девять часов. Надеюсь, этого хватит.

Мелани задумалась.

— Бедная тварь…

Джек озадаченно уставился на нее:

— Вы о глоубстере?

Мелани медленно покачала головой и ткнула пальцем в кресло, в котором совсем недавно сидел Отис.

— Вы, наверное, хотите убраться с острова?

— Конечно, — с некоторым недоумением ответил Джек. Мелани все‑таки поставила его в тупик. — Период штормов я хочу провести как можно дальше отсюда. Но не один, — спохватился он. — У меня есть друг. Я хочу, чтобы мой друг покинул остров вместе со мной.

— Вы имеете в виду Отиса?

— Нет, Мелани. Я говорю о Хуттоне.

— Тогда считайте этот вопрос решенным. Условие одно: вы не берете с собой ничего. Даже часов. Ваша одежда будет заменена, но мы и ее заберем, когда вы окажетесь на материке. А вы окажетесь там уже сегодня вечером.

Мелани холодно улыбнулась Джеку. У нее вновь был вид победительницы.

— А этот Отис, Джек… У него расстроенное здоровье, он нуждается в лечении. Талантливый, в сущности, человек, но разные пагубные пристрастия… Понимаете меня? Даете слово никогда о нем не вспоминать?

Джек кивнул.

Я тоже машинально кивнул.

В общем, я знал, что Джек справится с проблемой Отиса, правда, не думал, что он справится с нею столь изящно. Подумаешь, какой‑то там Отис. Алкаш, человек из морга. Иногда сами прозвища таких людей определяют их судьбу.

1979

Был я все время, как птица одинокая на кровле.

Из Псалмов

Не дар и не мастерство, а край, местность. Не просто искусство, а неизбежность, то единственное, от чего не уйти.

Уильям Сароян

1

Надломленная, пожелтевшая ветка вяза, широко раскинувшего крону над скучной почти трехметровой бетонной стеной… Едва заметная царапина на стене…

Не слишком много, но для опытного глаза — достаточно.

Дня два–три назад неизвестный, торопясь, спрыгнул с вяза на гребень стены, украшенный битым стеклом. Сползая со стены, оставил на бетоне царапину (подковка на башмаке). Оказавшись на земле, среди розовых кустов, немного помедлил (отпечаток каблука), затем скользнул в поросшую травой канаву. Одно ответвление канавы уводило в дубовую рощицу, другое — к дому. Впрочем, открытую веранду, на которой любил отдыхать хозяин виллы, увидеть отсюда было невозможно — ее закрывали хозяйственные пристройки; зато со стены можно было любоваться всеми тремя окнами кабинета–библиотеки.

Под стеной валялась металлическая лесенка.

Именно здесь две недели назад нашли труп садовника Бауэра.

“Герб города Сол”. Название виллы меня раздражало — слишком претенциозно, к тому же я никогда не слышал о таком городе. Может, где‑нибудь в озаркском краю или на севере. Не знаю. Отгородившись бетонной стеной от мира, старик Беллингер последние десять лет ни разу не покидал территорию своей виллы, он не поддерживал никаких отношений даже с единственным своим соседом — художником Раннером. Впрочем, в отличие от старика художник Раннер на вилле не засиживался. Его садовник, некто Иктос, бывший грек, приятельствовал с покойным Бауэром, но это не означало того, что он мог бывать в “Гербе города Сол”.

Я продолжил обход стены. Меня не отпускала тревога.

Так выходило, что время от времени рядом со стариком Беллингером, которого я охраняю, появляются какие‑то люди. Пришаркивая, чуть волоча левую ногу, потягивая дерьмовую сигару, я неторопливо обходил вверенное мне хозяйство. Если за мной наблюдают, пусть видят — никакой опасности я не представляю. Обыкновенный наемный работник, умеющий разжечь огонь в камине, приготовить обед, присмотреть за домом и садом. Хромой, медлительный. В рекомендации, написанной доктором Хэссопом (когда‑то он знал Беллингера), особо подчеркивались мое трудолюбие, моя сдержанность, умение поддерживать непритязательный разговор. Впрочем, последнее не понравилось Беллингеру. “Ты знаешь, что такое электричество?” — недоброжелательно спросил он. — “Представления не имею, сэр”. Это его успокоило. “Я боялся, что ты знаешь, — сказал он. — Я встречал столько людей, утверждавших, что они все знают об электричестве, что не выдержал бы еще одного”.

Беллингер не походил на знаменитого писателя.

Короткие седые волосы, худые плечи, не слишком выразительный рост — в фигуре Беллингера угадывалось что‑то уклончивое. Он как бы хотел слиться с окружающим, стать такой же его незаметной частью, как низкое кресло, в котором он любил сидеть, как звон цикад в траве, как протоптанные в саду дорожки. И только глаза выдавали неистовое ожидание. Когда он впервые взглянул на меня, я даже испугался — не узнал ли он меня? Этого никак не могло быть, мы с ним никогда и нигде не пересекались, но неистовое ожидание в его глазах пугало. “Айрон Пайпс?” Я кивнул, неловко переступив с ноги на ногу. “Приехал на своей машине?” — “К сожалению, нет. Я добирался на поезде, потом пешком”. — “Это хорошо. Я бы не позволил тебе держать машину. Ты вообще не должен держать ничего лишнего. Я не люблю чужих вещей”.

Я кивнул.

Я хотел, чтобы Беллингер уверовал в мое умение “поддерживать непритязательную беседу”.

— Твое дело — следить за порядком в саду и в доме, — объяснил он. — Ты никого не должен пускать на территорию виллы. Это частная территория. И сам не должен болтаться у меня под ногами. Терпеть не могу людей, нарушающих гармонию.

Не знаю, что он называл гармонией. Может, заросший запущенный сад. Или дубовую рощицу. Или мрачную бетонную стену. Или глухие металлические ворота и требующие ремонта хозяйственные пристройки. Бывший (теперь покойный) садовник Беллингера, похоже, слишком буквально воспринимал слова о гармонии — узкие аллеи занесло жухлой листвой, стволы дубов тронуло пятнами лишайников, канавы заросли зеленой дрянью, а что касается роз, то они не просто одичали, они впали в полную дикость, оплетая все вокруг колючими ветками.