Юрий Брайдер - Евангелие от Тимофея. Клинки максаров. Бастионы Дита

Что остается делать? Думать о будущем, которого у меня нет? Утешаться прошлым? Но я не из тех, кого греют воспоминания. Молиться? Если бы я только умел…

– Слушай, а ты в самом деле имеешь отношение к Незримым? – осторожно спросил Головастик.

– Как тебе сказать… – замялся я.

– Скажи как есть. – Мольба слышалась в его голосе. – Не скрывай от нас ничего. Прорицатели болотников знают много такого, чего не дано знать людям Вершени. Они умеют читать знамения жизни и смерти, им открыто будущее. Они единственные, кто может на равных говорить с Фениксами. Их речи кажутся смутными и непонятными, но на самом деле там всегда есть смысл – другой, высший, недоступный обыкновенным людям. И если они признали в тебе Незримого, так оно и должно быть.

– Ну хорошо, можешь считать, что Прорицатели правы.

– Тогда спаси нас! Ведь тебе послушны все темные силы! Я знаю, что когда-то первые из вас, твои далекие предки, стояли рука об руку с демонами Прорвы. Они криком поворачивали армии, летали быстрее косокрылов, могли пребывать во многих местах сразу. Я сам видел однажды, правда издалека, как Незримый прошел сквозь стену неимоверной толщины.

– Пойми, Вершень и Иззыбье – разные вещи. То, что легко там, здесь совершенно невыполнимо.

– Призови на помощь своих братьев! Возроди тайную силу праотцов! Придумай что-нибудь!

– Так и быть, – сказал я, чтобы только не губить его последнюю надежду. – Я постараюсь. Спи спокойно.

И он действительно уснул. Уснул быстро и легко, как могут засыпать только дети. Надежда, даже самая хрупкая, – могучее лекарство. Жаль только, что действие его преходяще и обманчиво.

Нельзя сказать, что мой сон был так же сладок и покоен. Скорее это был даже не сон, а тревожная дрема, не приносящая ни отдыха, ни очищения. Чувство голода не только не притуплялось, оно стало еще острее. Мне грезилась пища: котлы горячей тюри, кислые лепешки, истекающие медом соты, горы сочных плодов. В конце концов мне привиделась аппетитная, хорошо прожаренная жаба с гарниром из личинок термитов. Однако стоило только мне поднести ко рту первый кусок, как сладостный мираж улетучился, а вместе с ним пропал и сон.

Когда желудок пуст, как кошелек пьяницы, хочется заполнить его хоть чем-нибудь. А поскольку ничего другого, кроме воды, в моем распоряжении не имелось, я на ощупь пробрался к колодцу. Однако сложенные горстью ладони зачерпнули пустоту.

Странно, подумал я, что могло случиться, ведь вода всегда стояла почти вровень со стенками колодца?

По грудь свесившись вниз, я пошарил руками. Ничего – только илистые, уже успевшие подсохнуть стенки. Судя по всему, вода ушла уже несколько часов назад. Отыскав возле себя глиняный черепок, я уронил его в колодец, и звук, с которым тот покатился вниз по пологому склону, не оставил никаких сомнений в том, что подземный ход свободен от воды на всем протяжении. Резкими, давно забытыми запахами тянуло оттуда: речной тиной, тростником, рыбьей чешуей. Так я сидел у самого края колодца, пытаясь осмыслить значение происшедшего, когда донесшийся из его глубины приглушенный, едва слышный звук заставил меня вздрогнуть. Я мог поклясться, что уже слышал однажды этот заунывный вой, в котором плач перемешался с угрозой. Да, точно! Ошибки быть не могло. Именно так кричал Шатун, подавая сигнал своим соплеменникам. Все сразу стало понятно мне – каким-то чудом наш друг сумел осушить лабиринт и теперь пробивается к нам на выручку.

Я принялся тормошить Головастика и Ягана.

– Вставайте скорее! Воды в колодце больше нет! Путь свободен! Надо спешить!

– Ты действительно всесильный демон! – воскликнул Головастик. – Я до конца жизни буду слагать в твою честь песни!

– Как это – нет воды? – удивился Яган. – Куда же она могла подеваться?

– Я ее выпил! Демону это ничего не стоит! А теперь за мной! Быстрее!

Скользя на задницах по влажному плотному илу, мы, как по ледяному желобу, съехали вниз до того самого места, где наклонный колодец переходил в горизонтальный тоннель. Передвигаться в нем можно было, только согнувшись в три погибели.

– Держитесь крепче друг за друга, – посоветовал я своим спутникам. – Кто останется, тому наверняка конец.

Ссутулившись и уцепившись друг за дружку, как процессия слепцов, мы двинулись вперед. Достигнув очередного разветвления, я всякий раз щелкал кресалом, чтобы при его краткой вспышке выбрать нору попросторнее. Кое-где было уже совсем сухо, а кое-где вода доходила до колен. Клич Шатуна звучал все явственнее – похоже, мы шли в верном направлении.

– Не нравится мне что-то этот голосок, – сказал Головастик. – Жутко, аж коленки дрожат.

– Не пугайся. Это Шатун подает о себе весть. Кому здесь еще быть, – успокоил я его, хотя, если признаться, у меня самого тряслись поджилки – уж очень натуральным казался этот вой. Не верилось даже, что человек способен издавать столь дикие и могучие звуки.

В промежутках между отдельными завываниями слышались уже и шаги – шлеп, шлеп, шлеп, – как будто Шатун передвигался вприпрыжку, на манер огромной жабы. В одном из пересечений лабиринта мы разминулись. Вой стал глуше, шаги удалялись.

– Эй! – закричал я. – Эй! Мы здесь!

Шаги сразу замерли.

– Шатун, иди сюда, – снова позвал я. – Почему ты молчишь?

Ни слова не раздалось в ответ, однако шаги вновь стали приближаться, на этот раз медленно и осторожно: шлеп – пауза, шлеп – пауза, шлеп… Вскоре что-то более темное, чем мрак, шевельнулось впереди.

– Что за шуточки, Шатун! Ты что, испугать нас хочешь? Перестань, мы тебя уже видим… – Я вытянул руку вперед и щелкнул кресалом.

Вспышка была чересчур тусклой и кратковременной, чтобы рассмотреть все детали.

Но еще прежде, чем погасла последняя искра, я понял, что передо мной стоит вовсе не Шатун.

Более того, это был даже и не человек.

Можете обвинить меня в чрезмерном воображении или, того хуже, в трусости, но в тот момент я мог бы поклясться, что подкравшаяся к нам тварь вообще не принадлежит к сонму живых существ. Лишь тот, кому случалось поздней ночью в безлюдном месте столкнуться нос к носу с только что покинувшим могилу упырем, смог бы понять мое состояние.

И хотя в сознании запечатлелось немногое: припавшая на задние лапы туша, неимоверно грузная в ляжках и узкая в плечах, длинный хвост-руль, непропорционально короткие передние конечности, приплюснутая бугристая морда с далеко выдающейся нижней челюстью и четырьмя глубокими дырками (две пошире – для ноздрей, две поуже – для гляделок), зеленая, как у квакши, блестящая от обильной слизи кожа, костяные шипы, во множестве покрывавшие плечи и грудь, – всего этого оказалось вполне достаточно, чтобы сломя голову обратиться в бегство.