Юрий Брайдер - Гвоздь в башке. Враг за Гималаями. За веру, царя и социалистическое отечество

Речь его была ясной, убедительной и довольно витиеватой, но какой-то уж чересчур надрывной. Про таких людей в народе говорят: у него не душа, а кровоточащая рана. Другое дело, что некоторые эту рану умышленно бередят.

Между тем Радищев продолжал:

– Как мне стало известно от Николая Ивановича, – он указал обеими руками в сторону Новикова, державшегося мрачней мрачного, – вы прибыли сюда с неким поручением от лица, много сделавшего для пользы униженного и оскорбленного народа. Мы с пониманием и сочувствием относимся к той борьбе, которую он ведет с царскими сатрапами. Пребываю в полной уверенности, что нам давно пора объединить усилия, ведущие к благоденствию и процветанию народа.

– Мой покровитель склоняется к той же точке зрения. – Барков едва удержался от подобающего при таких словах поклона. – А сейчас я обязан предъявить грамоты, подтверждающие мои полномочия.

Он попытался всучить Радищеву фальшивки, на создание которых ушло столько трудов, но тот лишь замахал руками, словно балетный танцор, изображающий буйство каких-то стихий.

– Ах, полноте! Ваше честное лицо свидетельствует гораздо убедительней любых бумаг. Их легко подделать, как и всякое творение рук человеческих, а вот печать божия, наложенная на нас свыше, – он гордо вскинул подбородок, – неизменна… Вы верите в искусство физиогномистики?

– Как-то не задумывался о сем предмете. – Барков еле нашелся с ответом. – Мы все больше по псалтырю гадаем да по петушиному крику.

– А зря! У физиогномистики большое будущее. Я на нее во всем полагаюсь… Хотите узнать о себе правду? – Радищев отступил на пару шагов назад и прищурился так, словно собирался созерцать некое произведение искусства, а не заросшую щетиной и уже слегка захмелевшую рожу бывшего поповича.

– Сделайте одолжение… – вынужден был согласиться Барков.

– Вы родились в богатой и знатной семье. С детства познали тлетворное влияние роскоши и праздности, – говоря это, Радищев попеременно склонял голову то в одну, то в другую сторону, чем весьма напоминал змею, зачарованную дудочкой факира. – Однако сумели перебороть сословные предрассудки и целиком посвятили себя служению народу. Испытывая склонность к наукам, скорее прикладным, чем гуманитарным, вы, надо полагать, подвизались по горному ведомству. В привычках своих умеренны, в быту скромны, а плотским утехам предпочитаете духовное подвижничество. В последнее время частенько подумываете о том, чтобы уйти от мирских соблазнов в какой-либо уединенный скит.

По ходу этого монолога, в котором правды было не больше, чем жемчуга в придорожной канаве, Новиков несколько раз кашлял в кулак и делал Баркову большие глаза. Тот же принимал слова Радищева с видом благостным и просветленным, словно ниспосланное небом откровение.

– По форме скул и надбровных дуг я даже могу угадать ваше имя, – продолжал самозваный физиогномист. – Оно, несомненно, начинается на букву «и».

– Точно так, – подтвердил Барков.

– Вы Илларион! – Радищев на радостях даже в ладоши хлопнул. – Или Ипполит! Нет, все же Илларион.

– Илларион Ипполитович, – тая ухмылку, подтвердил Барков. – А позвольте и мне по вашей физиономии погадать?

– Ну это не всякому дано… – Похоже, ответное предложение не совсем устраивало Радищева.

– У меня получится, голову даю на отсечение! – заверил его Барков. – Сами вы из помещиков, по ушам заметно. Служили одно время пажом при дворе. По воле императрицы отправлены были на обучение в город Лейпциг, после чего служили в штабе финляндской дивизии. Собирались перейти на службу в таможенное ведомство, да помешали известные события. Супругу вашу зовут Анной Васильевной, что ясно видно по морщинкам на челе. А сынишку предположительно Юрием, о чем свидетельствует расположение бородавок на лице. Ну как?

– В общем-то, сии подробности моего бытия широко известны. – Радищев выглядел несколько смущенным. – Они вполне могли дойти до Москвы и даже до низовых губерний.

– В словах ваших есть резон. Оспаривать их бессмысленно. Извольте тогда выслушать иные подробности – малоизвестные. По примеру британца Стерна задумали вы написать книжку, герой которой, путешествуя из одной столицы в другую, лицезрит страдания народные и горько сострадает оным. Каждая главка книги своим названием будет соответствовать почтовой станции, где путешественник соизволил останавливаться на отдых.

– Сие откровение превосходит все человеческие возможности… Да вы просто кудесник, Илларион Ипполитович! – Радищев порывисто шагнул вперед и пожал руку Баркова. – Признаюсь как на духу, подобный замысел я вынашиваю не первый год. Глава под названием «София» уже почти готова. Вот только подходящий эпиграф никак не подберу. А книга без эпиграфа, сами понимаете, что ружье без штыка.

– Вы из Тредиаковского попробуйте взять, – посоветовал Барков. – Помните то место в его «Телемахиде», где земные цари, употреблявшие власть во зло, мучаются в аду? «Чудище обло, озорно, огромно…» – ну и в том же духе далее…

– А ведь в самую точку! – Радищев почти ликовал. – Николай Иванович, ты слышал? Человек из народа угадал мои самые потаенные стремления, да еще и дельный совет дал. Вот вам еще один пример величия души простого россиянина!

– Он, может, и россиянин, да не из простых, – молвил Новиков скучным голосом. – Это же Барков, поповский сын, бывший служащий академической канцелярии, недоучившийся студент. Известен как певец пошлостей и фривольностей. Счастье свое до определенного времени полагал в винопитии, мордобое и распутстве… Я тебе про него как-то рассказывал. И вовсе он не Илларион Ипполитович, а Иван Семенович.

– Как же так… – Радищев вновь прищурился. – Высокие скулы… Надбровья недоразвиты… Глаза, кроме всего прочего, посажены несоразмерно… Илларион, подлинный Илларион! Да ведь он и сам признался.

– Он забавник известный. Вот и признался шутки ради. Таковым уж уродился. Собака лает, ворона каркает, а Барков забавляется. Его дерзкие выходки даже сиятельные персоны терпели.

Подобные выпады Барков стерпеть не мог и дал Новикову соответствующую отповедь:

– Тебя, Николай Иванович, недаром при дворе «всеобщим хулителем» нарекли. Теперь, вишь, и до меня добрался. Между прочим, в забавах моих и ты когда-то деятельное участие принимал. А потому взаимные претензии лучше оставим. Надо будет, я и сам кого хошь в дурном свете могу выставить… Вы же Александр Николаевич, книжку свою пишите, пишите, – это относилось уже к Радищеву. – Она вас в веках прославит.

– Ах, давайте перейдем к делу! – спохватился Радищев, как и все политики, склонный быстро забывать собственные оплошности. – От нашей рассудительности и дальновидности нынче зависит многое… Как изволит поживать Емельян Иванович?