Марина Дяченко - Год Черной Лошади

Ивар прерывисто вздохнул. Барракуда вдруг поднялся — легко, одним движением:

— Тебе осталось всего несколько часов сна… Никого не украшают красные, заплывшие глаза. Пойдем, — и он протянул мальчику руку.

Ивар вздрогнул. На минуту замешкался — но не принял руки Барракуды. Встал сам, с трудом разогнув затекшую спину.

Камень по-прежнему отбрасывал четыре коротких, черных тени. Ивар оглянулся на него — и неожиданно для себя самого жалобно попросил:

— Отведите меня к Сане. Пожалуйста.

— Нет, — уронил на ходу Барракуда.

Улица-труба дохнула в лицо плотным, горячим воздухом.

— Но почему?! — спросил Ивар, понимая, что унижается — и не в силах удержаться от беспомощного вопроса.

— Из стратегических соображений, — сухо отозвался Барракуда.

Ивар увидел брата только утром.

Под низким клочковатым небом по-прежнему стояла, растопырив лапы, опальная «Герцогиня»; сейчас она показалась Ивару напуганным зверьком, ожидающем своей участи. Поодаль, хищно подобрав под себя опоры, застыли два крейсера: флагманский «Вет» и равная ему по мощи «Крона». Ну до чего же могуч Город, подумал Ивар равнодушно.

Саня взял его за руку, и через перчатку Ивар ощутил все смятение брата, и вину, и сочувствие, и желание ободрить… Но он не ответил на пожатие. Все равно Саня уйдет, а он, Ивар, останется.

Что удивляться, так было всегда — младшего укладывают спать, когда старшему еще разрешается оставаться со взрослыми; старшего берут в учебный полет, а младший смотрит вслед, потому что нельзя, потому что опасно, и нечего путаться под ногами… Старшему дарят шлюпку, а младший…

Его полоснуло воспоминание о собственной провинности, о нарушенном запрете и тут же погасло, придавленное возмущением. Конечно, хорошо теперь искать виноватых, сам, мол, заварил кашу, сам и расхлебывай! Наверняка Саня так и считает в глубине души…

И Ивар, которому так мучительно хотелось встретиться с братом, отвернулся, не отвечая на его вопросительный взгляд.

О чем-то говорил Барракуда; из-под поджарого брюха «Кроны» выполз тяжело груженный вездеход, за ним, будто подгоняя, стаей устремились три белые правительственные машины… Ивар стоял, переминаясь с ноги на ногу, и пестовал в себе обиду.

Пусть отец только попробует заговорить с ним! Он ответит взглядом, от которого любые слова застынут прямо на губах. И пусть не заглядывает в глаза Сане — разве он ему брат?! Разве настоящий брат оставил бы Ивара вот так, почти что на смерть?

Надежды, что Барракуда передумает, больше нет. А разве есть надежда на отца? А может быть, только Саня его настоящий сын, а Ивар — приемыш, про которых пишут в книгах?!

Три белых машины, оставляя борозды в серо-зеленом песке, развернулись и стали полукругом. Одновременно откинулись дверцы… Лихорадочно всматриваясь в лица, Ивар поначалу не увидел Командора — и похолодел, чтобы в следующую секунду покрыться горячим потом: вот он, отец. Вот его напряженный взгляд.

Люди Поселка стояли плотной группой, Барракуда — чуть впереди, и по обе стороны от него — мальчики. Ивар не сопротивлялся, когда предводитель банды взял его за руку — пусть и отец увидит этот хозяйский Барракудин жест…

Так же равнодушно он смотрел, как выгружаются в песок контейнеры разнокалиберные ящики. Вот она, цена жизни Сани… Немного, прямо скажем. Его, Ивара, хотят продать подороже… Как на невольничьем рынке, в самом деле…

…Шум, чад, толкотня, железные кольца до крови натерли запястья и щиколотки. Продают мычащих коров, визжащих поросят — и молчаливые поросячьи головы, окровавленные коровьи туши, губы, внутренности… Продают невольников захваченных в плен врагов… Зазывает купец, нахваливает товар — но нет, это не он добыл пленников в бою, он не воин, честные господа, он всего лишь добросовестный торговец… Он покупает оптом — перепродает в розницу…

Цепи не звенят — только ржаво скрежещут, тянут к земле, но не вздумай сесть: сразу же узнаешь, зачем служит кнут — осмоленная веревка… Покупатели не церемонятся — осматривают товар, яростно торгуются с коммерсантом… Кому нужен мальчик? На что сгодится мальчик? Его сегодня не купят, торговец разочаро…

Ивар вздрогнул и очнулся. Прямо перед ним, в трех шагах, стоял отец.

На Командоре был шлем с прозрачным забралом, будто специально открывающий всем взорам спокойное, уверенное, даже несколько насмешливое лицо — лицо человека, убежденного в своем бесконечном преимуществе, рожденного, чтобы властвовать, победоносного, несмотря на временное поражение. Отец ободряюще улыбнулся — и Ивар ощутил щемящий стыд, и в том числе за то, что рука его по-прежнему лежала в руке Барракуды.

Стараясь не делать резких движений, Ивар медленно потянул руку к себе, пытаясь высвободить ладонь. Не тут то было! Рука Барракуды, тоже будто невзначай, сдавила пальцы Ивара так, что у того перехватило дыхание.

Ивар не сдавался. Молчаливая и совершенно неравная борьба длилась все время короткого разговора:

— Ты не передумал, Кай?

— Нет, — (рука все сильнее сдавливает рвущуюся на волю Иварову ладонь, мальчику кажется, что сейчас затрещат кости), — нет, уговор дороже денег.

— Что ж…

— Мои люди дают мне знак, что условия соблюдены, — (тут Ивар предпринял маневр, расслабил пальцы и тут же потянул снова, но железная хватка не ослабела, Ивар чуть не вскрикнул).

— Ты выполнишь обещанное?

— Ты можешь забирать старшего.

Саня шагнул вперед; Ивар сам не понял, как удалось в этот момент удержаться и не забиться с ревом в руках Барракуды, пытаясь вырваться и повиснуть на отцовой шее… Саня сделал еще шаг, Ивару показалось, что брат его заперт внутри стоп-кадра, застыл, будто муха в янтаре… И люди Поселка застыли вокруг тяжелых контейнеров, и люди Города замерли, подались вперед, и вросли в песок белые машины…

Отец протянул руку, будто собираясь хлопнуть Саню по плечу — и вместо этого вдруг вскинул невесть откуда взявшуюся толстую короткую трубу. Мгновение — и черный раструб уставился Барракуде в грудь; пальцы Барракуды так сдавили Иварову ладонь, что тот не удержался и вскрикнул-таки.

— Прикажи своим людям бросить оружие… — эту фразу Ивар уже где-то не раз слышал. Наверное, в фильме про разбойников.

— Но Онов, — возразил Барракуда чуть удивленно, — мои люди безоружны, как договаривались…

— Прибереги свои байки для женских ушей! Пусть все поднимут руки и отступят назад… — и, обращаясь к сыновьям: — К машине, быстро!

Ивар отгрыз бы собственную руку, удерживающую его в капкане. Рывок… Серое небо перед глазами. Еще рывок — зеленоватая пыль… Секунды растянулись, как жевательная резинка, и голоса звучат басовито, умиротворенно, как на испорченной кассете: