Марина Дяченко - Год Черной Лошади

— …Понимаешь, Генерал? Мы спасем не себя — ребенка… Мы выдадим Кая, чтобы уберечь его от страшного греха…

— И себя тоже…

— И себя, потому что грех ляжет на всех… Это жизнь ребенка, это…

— Жизнью этого ребенка уже пожертвовал его отец! А разве предательство по отношению к Каю — не грех?!

Ивар безучастно смотрел в пол. С его присутствием давно никто не считался чего уж там, отец принес-таки сына в жертву, дело обычное… Чего стесняться…

Барракуда вздрогнул, будто чувства Ивара могли странным образом передаться ему. Уронил руку на Иварово плечо:

— Заткнитесь… «Пожертвовал», «предательство»… Дешевая кукольная мелодрама. Если я сочту нужным еще раз встретиться с другом Оновым — я сделаю это без подсказки… Но Онов любит мальчика. Я бы тоже его любил… будь он моим сыном… И не принес бы его в жертву никаким высшим соображениям… А потому придержите языки! — Барракуда повысил голос, а рука его тем временем притянула Ивара к себе, и тот не сопротивлялся.

— Через несколько часов, — начал Барракуда с внезапной хрипотцой, — Никола скажет мне «да» или «нет»… Если «да», если наша машина на что-то годится тогда немедленный старт… Если «нет»… Будем ждать связи. Они обязательно выйдут на связь, потому что истекает срок ультима…

— Они уже на связи, — ровно сказала Милица.

Ивар увидел, что держит Барракуду за руку. Нервно, мертвой хваткой.

Щелкнул, наливаясь жизнью, зеркальный экран. Ивар заставил себя поднять голову — и обомлел. Никакой Регины не было в кадре; все пространство от пола до потолка занимало бесстрастное, надменное лицо Командора Онова.

Командор постарел на десять лет. Исхудавшее лицо избороздили непривычные Ивару морщины, сменили цвет редеющие волосы и непривычно глубоко провалились глаза — но это были спокойные глаза сильного человека, и впалые щеки оказались тщательно, безукоризненно выбриты. Это был новый отец — но это был безусловно он, и тогда Ивар понял, что кошмар наконец закончился.

— Что ж… — медленно проговорил Командор. — Думаю, Поселок принял решение?

— Срок ультиматума истекает через два часа, — любезно напомнил Барракуда.

Командор кивнул:

— Я знаю… Однако через два часа на разговоры уже не останется времени. Я слушаю вас, Коваль.

Ивар ощутил, как дрогнула рука Барракуды на его плече. Чуть-чуть дрогнула.

— Наш ответ остается прежним. Вы отказываетесь от штурма — или гибнет мальчик.

Зал за спиной Барракуды молчал. Не просто тишина — глубокое, болезненное безмолвие.

Командор Онов сделал паузу. Помолчал, изучая замерших в ожидании тигардов; начал негромко, тем же ровным бесстрастным голосом:

— Соображения высшего порядка, и прежде всего соображения безопасности Города, заставляют меня отдать приказ о штурме. Через сто двадцать минут удар будет нанесен. Больше — никаких переговоров, но капитуляция поселка будет принята. Это все.

Безмолвие. Безличие. Ивар, улыбаясь, смотрел в огромное, на всю стену, лицо отца, и кто-то внутри головы возмущенно твердил: улыбка неуместна. Сожми губы, улыбка неуместна, это неправильно!..

Рука Барракуды медленно выпустила его плечо. Ивару сразу же показалось, что он чего-то лишился — чего-то важного… Поддержки, что ли?

Безмолвие. Гнетущая тишина. Командор Онов теперь смотрел на сына — на Ивара, и только на него. Под этим взглядом с Иварового лица сползла улыбка — и он вдруг почувствовал приступ стыда. Все эти люди смотрят на него, и каждый думает: вот мальчик, от которого отказались во имя высших интересов. Вот мальчик, сын отца, принесшего сына в жертву принципам.

— Ивар, — сказал Командор Онов. — Без тебя я не стану жить.

Безмолвие. Ивару захотелось отвернуться — но глаза отца вдруг сделались больными и умоляющими. Кто знает, что он хотел сказать — прости, не могу иначе, не могу, долг, может быть, суждено увидеться, твоя мать, ты так похож на свою мать, Саня, нет уже Сани, не могу иначе, долг, прощай…

И, не в силах выносить больного кричащего взгляда, Ивар пробормотал примирительно:

— Нет, ничего… Конечно…

Экран пошел гаснуть — глаза отца таяли, таяли, и экран обернулся огромным вогнутым зеркалом, в котором застыла обмеревшая толпа; Ивар успел прошептать что-то вдогонку уходящему отцу, когда всеобщее оцепенение прорвалось грохотом откинутой двери.

На пороге стоял Никола, и лицо его казалось лицом счастливого пьяницы:

— Есть! Есть, р-раздери!.. Машинка прошла тесты, а я что говорил, а?!

Все в той же тишине Милица швырнула в воздух свой обруч с синим камушком. Потом поймала и швырнула опять.

…Сдернутый с места лагерь кочевников. Толпы повозок, ржание лошадей, подобное истеричному смеху, смех, подобный ржанию, горы тряпья на месте опрокинутых шатров, оскаленные белые зубы, веселый кураж на грани паники — и почти осязаемое присутствие близкой возможной смерти. Всеобщее единство на грани коллективного помешательства.

Исход…

Они уносили все, что могли унести, и безжалостно бросали все, что можно было бросить. Из горячечной суматохи этих часов память Ивара сохранила только безымянную руку в перчатке, последовательно расправлявшуюся с безымянным же пультом — все функции в положение «ноль». Мертвечина.

Барракуда оказался запаянным в глухой черный комбинезон с откинутым забралом шлема; на поясе его обнаружилась потертая кобура, и ее содержимое выпирало наружу краем ребристой рукоятки. Рядом с кобурой болтались на цепочке два светлых металлических браслета; Ивар не поверил глазам. Наручники? Или померещилось?

Барракуда рвался на части.

Казалось, десять разных человек мечутся по бывшему Поселку, развороченному, как тело на операционном столе. Барракуда смеялся; он казался довольным и счастливым, он излучал уверенность и силу, и в его присутствии муторные хлопоты накануне неведомого оборачивались почти праздником; потом предводитель тигардов надолго замирал, приникнув к окну встреченного по дороге монитора, и тогда Ивар видел, как по белому подбородку течет струйка крови из прокушенной губы.

В какой-то момент Ивар с Барракудой оказались в самой шахте корабля — Ивар поразился, потому что никогда не видел судов такого класса. Это было-таки грандиозное сооружение — даром что на соплях… Хотя, может быть, и не на таких уж соплях — кустарно, нестандартно, но тест не врет… Если машина прошла тест — ей можно доверить жизнь…

Впрочем, одно прямое попадание в шахту сможет прервать полет еще до начала. Они понимают это — и они идут на это. Надеются… И в суматохе сборов успевают проститься. Огромный вокзал, где пассажиры прощаются не с провожающими — друг с другом…

А потом и суета, и лихорадочная спешка вдруг оборвались; к проему люка полз Черный Камень, снятый с постамента, окруженный множеством предосторожностей, обернутый тончайшей сверхпрочной сеткой. Широкоплечий старик, выполняющий обязанности служителя, шагнул вперед: