Марина Дяченко - Год Черной Лошади

Егору нравилось быть за рулем. Ему нравилось постоянное женское внимание, которым он был теперь окружен. Ему нравились красивые умные девушки, которых он приглашал в ресторан — и с которыми нередко проводил ночь; среди них немало было начинающих манекенщиц и фотомоделей…

Встречая старых знакомых, он ловил на себе завистливые взгляды. Он выслушивал истории о том, до чего бедна и безрадостна современная жизнь, вежливо улыбался и кивал: да, конечно.

Все они были, как слепые кроты на блестящем балу. Они не видели ни прекрасных отреставрированных зданий, ни отремонтированных улиц, ни витрин, ни выставок, ни потрясающего интернет-проекта, который жил и набирал обороты благодаря Егоровому таланту и труду…

Был май, когда Егор в третий раз встретил Мэлса. Дело было в все в том же супермаркете; Егор увидел Мэлса первым и попытался уйти от него, как партизан, прячась за стойками, полками, штабелями и холодильниками. Видеться с «попутчиком» не хотелось.

Но оказалось, что от Мэлса не уйдешь.

— Привет, Заварка… Ого, да ты потолстел!

— Брось, — сказал уязвленный Егор.

— Сидячий образ жизни, — Мэлс хмыкнул. — Горим на работе?

— Ты извини, я спешу, — сказал Егор.

Оба Мэлсовых глаза вдруг перестали блуждать по залу, собрались в единый фокус и остановились на Егоровом лице. Егор даже отшатнулся от неожиданности.

— Куда ты спешишь, Егорка? Кроме телевизора, тебя никто не ждет, а телек и у меня есть…

— Ты извини, — повторил Егор уже раздраженно. — Я…

— Зайди ко мне, — попросил Мэлс очень мягко, доверительно. — На полчасика. Я вот и кекс купил.

На этот раз Мэлс не стал предлагать Егору продавленное кресло. Посреди кухни стоял стул с высокой спинкой, по-видимому, его стащили из какого-то летнего кафе — стул был целиком кованый, железный.

— Ого, — сказал Егор, маясь и ругая себя за уступчивость. Не надо было сюда приходить. Лишнее.

На облупившейся стенке имелся полустершийся рисунок черным фломастером. Черным — и красным. Будто строгий учитель правил неверно нарисованную диаграмму.

— Присядь, — предложил Мэлс и сам опустился на табуретку.

Егор осторожно сел на стул. Железный стул, против ожидания, не опрокинулся.

— Чаю? Кофе? — спросил Мэлс.

— Кофе, — сказал Егор.

Мэлс не двинулся с места. Рассматривал Егора, и круглое лицо его делалось все более мрачным. Егору стало не по себе.

— Я тебя не задерживаю? — спросил он и поднялся.

— Сиди, — тихо сказал Мэлс, и Егор сначала сел, а потом подумал с возмущением: почему я его слушаю?

— Помочь тебе хочу, — сказал Мэлс. — Конечно, это не мое дело… Но просто так на это смотреть я не в состоянии, ты уж извини.

Черт, подумал Егор. Он окончательно рехнулся, а я, как дурачок, приперся к нему кофейку попить…

— Да я-то не сумасшедший, — досадливо сказал Мэлс. — С тобой вот беда…

Егор встал:

— Прости, мне пора.

Мэлс встал тоже. Он стоял, загораживая выход из кухни — и оказалось, что он на полголовы выше Егора и раза в полтора тяжелее его.

— Мне пора, — повторил Егор нервно.

Мэлс стоял, загораживая дорогу. Егор шагнул вперед:

— Пропусти, пожалуйста, мне пора…

Мэлс взял его за плечи, надавил — и силой усадил на стул.

Егор пережил приступ страха — и сразу после этого приступ ярости. Рванулся, освобождаясь от Мэлсовых лап; бывший одноклассник навалился на него, как медведь на собаку, легко, как-то профессионально завернул ему руки за спину и широкой ладонью зажал рот.

Трещал, разрываясь по швам, Егоров пиджак. Больше не было слышно ни звука.

— Ты не бойся, — сказал Мэлс тихо. — Не бойся, пожалуйста, лично против тебя я ничего не имею.

Егор рванулся, и в какой-то момент ему даже показалось, что вот сейчас удастся освободиться.

Ничего подобного. Мэлс был странно, нечеловечески силен. Егор не мог даже ругаться, потому что во рту у него оказалась какая-то тряпка.

— Не дергайся, Заварка, чтобы я тебя не покалечил случайно… Мне не надо тебя калечить. Десять минут просто посиди спокойно. И ты поймешь, что я имею в виду.

Мэлс поднял его, скрученного, как колбаса, и усадил на стул. И примотал ремнем к железной спинке; Егор смотрел на своего мучителя — и не верил, что все, что происходит, случилось на самом деле, а не во сне.

Мэлс выдвинул ящик стола. Вытащил металлический предмет… Машинку для стрижки волос.

— Тихо, Егор. Тихо. Все будет хорошо.

Металлическая спинка стула впилась Егору в позвоночник. Мэлс крепко взял его за подбородок — и Егор содрогнулся от прикосновения машинки к виску.

Мэлс стриг. На нижней губе у него выступил пот. Один глаз смотрел на машинку, второй — в окно; Егор чувствовал себя, будто зритель кино-ужастика, в одночасье оказавшийся по другую сторону экрана. Прямо из удобного кресла — да в руки маньяка…

Волосы падали ему на плечи, будто осенняя листва.

Вспомнился лысый парикмахер из столь ценимого шефом салона. Его мягкое, будто варежка, улыбчивое лицо. Прикосновения…

Воспоминание сделалось ярким и каким-то ненормально значительным, а потом померкло, будто в голове выключили свет.

А когда свет вернулся — оказалось, что его волосы лежат по всей кухне, на столе, на полу, у него на плечах и на коленях. Что голове холодно и непривычно.

— Ох, блин, — тихо и как-то жалко сказал Мэлс. — Ну, я тебя развязываю, держись…

И долго резал веревки. Чтобы освободить Егора, Мэлсу потребовалось столько же времени, сколько он потратил, чтобы его связать.

Веревки упали на пол, но Егор продолжал сидеть, как будто вновь обретенная свобода была ему вовсе ни к чему.

— Кофе? Чай? — спросил Мэлс.

— Ты козел, — сказал Егор.

Мэлс молча взялся за чайник.

Он шел по ночному городу, и голове было холодно. Прохожие косились на него — наверное, Егор был похож на лопоухого новобранца, шутки ради упакованного в элегантный, слегка разорванный деловой костюм.

Зажглись фонари. Вместе с ними в голове Егора включилась и затеплилась связная мысль — первая с тех пор, как он вышел из пропахшего котами Мэлсового подъезда.

А что скажет шеф, когда увидит «стильную» Егорову прическу?

Он остановился. Двумя руками взялся за гладкий, неприятный на ощупь затылок.

В витрине напротив стояли парень и девушка — пластмассовые, зато одетые на много тысяч каждый.

На краю фонтана сидели, обнявшись, настоящие парень и девушка. Целовались, не обращая на Егора внимания.

Фонари разгорались ярче.

На ступеньках подземного перехода стоял старик в больших очках с толстыми линзами. Смотрел поверх очков, поверх Егоровой головы, поверх фонарей; в неловко приставленной к животу горсти его лежала одинокая пятикопеечная монета.