Вячеслав Рыбаков - Очаг на башне. Фантастические романы

– Я их просмотрел, – нетерпеливо сказал Бероев. – Ничего конкретного. Поэзы влюбленного в науку мальчишки. Мы начнем совершенствовать средства, которые присущи человеку неотъемлемо, – процитировал он по памяти. – Мы на пороге создания человека, которого нельзя будет ни обмануть, ни изолировать, ни запугать. Это скачок, сопоставимый лишь с тем, который совершила обезьяна, когда встала и высвободила руки. Чего только потом она ни делала этими руками – и мадонн, и клипера, и бомбы… Хотите уметь летать? Мне жаль, что из-за суеты и склок вы лишних десять лет не умеете летать…

– Вы лучше меня… лучше меня все помните… – выговорил Кашинский. У него перехватило горло от тоски по несбывшемуся прекрасному – но показать было нельзя. Потому что для этих – прекрасного нет. Они просто не понимают, что это. Они не любят, не грустят, не страдают. Не стремятся. Они только ловят, допрашивают и унижают. У них всегда все сбывается.

– Тут и помнить нечего, – сказал Бероев. – Что конкретно имелось в виду?

– Он не говорил… не говорил ничего конкретного.

– А может, вы умолчали тогда о конкретном? А, Кашинский? – прищурившись, спросил Бероев; как выстрелил. – Решили и с нами возобновить отношения, и Симагина не подводить. И нашим и вашим? Ласковый теля двух маток сосет?

Какой вы знаток русских пословиц, гражданин Бероев! Бероев даже осекся на миг, словно эта негромкая страшная фраза звучно ударила по ушам откуда-то из-за куста сирени, сверкающего, словно зеленый фейерверк, в лучах долгожданного солнца.

Надо быть более осторожным при этом подонке. Если начнут его раскручивать на предмет наших с ним бесед, он вполне может припомнить мою непроизвольную любовь к идиомам – и мои бывшие коллеги за милую душу состряпают настораживающий вывод о том, будто бы я намеренно и заблаговременно разыгрывал этакого русака. Он, конечно, сам по себе не смертелен, этот вывод, но как дополнение, как острая приправа – ух как сойдет, мне ли не знать.

– А теперь уже вынуждены держаться тогдашнего варианта, чтобы не всплыла ваша тогдашняя ложь? – взяв себя в руки, докончил Бероев.

Это неуязвимое и беспощадное чудовище может сделать со мной что угодно, с унылой тоской подумал Кашинский. Ничего ему не объяснить, ничего не доказать.

Если он вобьет себе в голову, что я соврал – значит, я соврал.

Он промолчал. У него начали трястись губы.

– Хорошо, – смилостивилось чудовище. Или сделало вид, что смилостивилось. – Давайте попробуем зайти с другой стороны. В общем контексте тогдашнего энтузиазма, тогдашних разговоров – что могло иметься в виду?

– Почти наверняка стимуляция так называемых латентных точек, которые якобы… якобы открыл Симагин, – стараясь, чтобы хотя бы голос не дрожал, ответил Кашинский. Он уже пожалел, что отказался сесть на солнце. Его бил озноб. – И он же… он же закрыл. То как раз был первый год, когда… когда начали носиться с этими… точками. Старик Эммануил… Вайсброд, то есть…

– Я помню, кто такой Эммануил Борисович, – уронил Бероев.

– Он, и Карамышев тоже, всерьез… всерьез предлагали их назвать симагинскими точками. То-то смеху было бы! – И Кашинский неожиданно даже для самого себя вдруг коротко, с поросячьим привизгом, засмеялся. Это было уже на грани истерики. – Чуть ли не четыре года их искали, время от времени даже… даже находили, пытались воздействовать. Считалось, что в них могут быть… могут быть сосредоточены… некие паранормальные возможности. Потом все… все оказалось плешью.

– Напомните, что это за точки, – потребовал Бероев.

– Ну, мне не очень просто так, в двух… в двух словах… – замялся Кашинский.

– Если уж вы поняли, то я пойму, – жестко сказал Бероев.

Кашинский стерпел и это.

Неторопливо и академично, стараясь хотя бы узкоспециальной терминологией уязвить неуязвимого владыку, он принялся рассказывать, одновременно сам не без ностальгического удовольствия припоминая и произнося в течение нескольких лет казавшиеся неоспоримыми истины, которые на поверку вывернулись таким же мыльным пузырем, как и вся жизнь.

Вполуха слушая слизняка и даже не стараясь вникнуть в детали, Бероев думал: нет, в домашних условиях Симагин этим заниматься не потянул бы. Дома у него такой машины не было и быть не могло. Это ясно. Надо, кстати, поинтересоваться у ментяр вот этим еще: не было ли найдено при обыске квартиры Симагина каких-то приборов, самодельных или ворованных из института, и если да, то потребовать немедленной передачи к нам для осмысления. И бумаги, бумаги все посмотреть. Ну, да ментяры – следующий пункт программы. Сразу отсюда.

И кстати сказать, бумаги и приборы – не только здесь. Он ведь мог решить, что он ух какой хитрый, и что-то оставить и даже припрятать у родителей в деревне, где ж это там… не помню… Надо узнать, когда он в последний раз ездил к ним в отпуск. Под Пермью, вроде… И тут Бероева бросило в жар.

Граница же рядом!!

– Ну хорошо, – сказал он. – А что говорят коллеги?

– Все… все говорят одно и то же, – развел руками Кашинский. – Давным-давно никто не видел и не слышал. Чем занимается теперь Симагин – никто… никто не знает. А дольше всего отношения поддерживал с ним – Карамышев… Карамышев. Но и он уже года три как… потерял бывшего друга из виду. Такое впечатление, будто… будто Симагин нарочито… да, нарочито обрывал все связи.

– Ах вот даже как. Послушайте, Кашинский… – задумчиво произнес Бероев. – Скажите мне простым и ясным русским языком. Я же помню ваши отчеты, в них такие же расплывчатые и трескучие фразы, как во всех лабораторных официальных планах и соцобязательствах. Усиление, повышение, всемерное развитие. Чего конкретно ожидали ваши лучшие умы от стимулирования этих латентных точек?

– Наша тематика в основном была… была медицинской. Соответственно… – Кашинский облизнул губы, и быстрое движение мокро отблескивающего острого кончика по блеклым пересохшим губам на мгновение сделало его не просто отвратительным, а отвратительным невыносимо. Бероева едва не стошнило. – Соответственно и ожидания концентрировались в области диагностики и тера… терапии. Вы, вероятно, недопоняли. Извиняюсь… Локация латентных точек, их развертывание… поиск, так сказать, чуда никогда не были среди официально… официально закрепленных за лабораторией тем. Симагин и Карамышев занимались этим, в основном, вдвоем, факультативно, посвящая в свои достижения только… только Вайсброда, да и то не слишком его… утруждая. Старик уже тогда болел.

– Вадик, что вы мне голову морочите? – теряя терпение, спросил Бероев. – Вы же писали, что на повестке дня – резкое увеличение всех возможностей организма. Качественное повышение сопротивляемости микробам, вирусам, радиации, отравляющим веществам и вообще всему на свете. Качественное повышение физических и умственных способностей. Качественное повышение возможностей борьбы со стрессами. Что еще? Нечувствительность к боли… Вы же, в сущности, нам суперменов печь обещали! Мы же засекретили вас, исходя из этих отчетов!