Сергей Малицкий - Легко (сборник)

Василий молча кивал и, напрягая все клетки нервной системы (нервной в обоих смыслах), готовился принять на себя лавину, а точнее энергетический сель, вызываемый Грядищевым в самом себе в исключительных случаях, а точнее, в случаях крайней необходимости концентрации энергии для разрешения неразрешимых проблем. Неразрешимыми проблемами интуитивно Грядищев считал те редкие обстоятельства, когда события удивительным образом переставали подчиняться его воле, а дар предвиденья на время угасал так же, как угасает мужская сила у мнительного горожанина. Не от возраста, а от неосторожного слова. И вроде помнится как, и мушка не сбита, и вот она цель, но, верно, слишком влажен порох, и напрасно стучит боек. Что делает горожанин в подобных случаях? Как правило, ничего. Вздыхает. Имитирует усталость после тяжелого трудового дня. Кивает на неблагоприятную климатическую среду и магнитный фон. Ломает шпагу или вешает бутсы на гвоздь. По глупости покупает механические заменители. От отчаянной глупости прибегает к химеотерапии. От ума плюет на временные проблемы и относится к жизни философски. От большого ума воспитывает в себе спортивную злость.

Илья Петрович обладал не только большим умом, он был берсеркером. Но не скандинавским, а нашим, отечественным. Скандинавские викинги — берсеркеры, что известно каждому краеведу, отличались от остальных нормальных древних бандитов тем, что во время боя приходили в состояние неистовства, обладали несокрушимой силой и полной неуязвимостью. Они прыгали в гущу схватки и с бешеным воем и пеной на губах крушили все на своем пути, не обращая внимания на собственные раны, зачастую смертельные. Правда, некоторые историки приписывают эту их способность действию настоя мухомора, который воин, якобы, принимал перед битвой, чтобы отключить собственный рассудок, но это общая ошибка всех ученых, не поверяющих теорию практикой. По необъятным просторам бывшей страны Гардарики и на всем протяжении бывшего пути из варяг в греки миллионы потомков вятичей и кривичей и иже с ними принимали и принимают настойки и похлеще мухоморных, при этом регулярно отключая рассудки, но только что-то маловато среди них воинов, а берсеркеров и подавно — раз, два, и обчелся.

Илья Петрович не нуждался в мухоморной настойке так же, как и в отключении рассудка. Он был берсеркером натуральным. Настойки он, конечно, уважал, но пользовался ими, как правило, после боя для расслабления тела и отдохновения души. И хотя бешеным воем, переходящим в административное шипение, он обладал, но пены на губах у него не было. Зато была огромная психическая сила, сметающая на своем пути все, начиная от любой комиссии и заканчивая любым просителем. К сожалению, Василий как лицо должностное, а значит, подневольное, «сместись» никуда не мог, поэтому стоял напротив Ильи Петровича и от каждого его слова или уменьшался ростом, или погружался в землю не менее чем на палец.

— Ну? — наконец спросил Илья Петрович, словно ожидал от скукожившегося Василия ответа сразу на все заданные вопросы. — Молчишь? А ну-ка, давай сюда этого сталкера!

С этими словами Грядищев сорвал пленку и предстал перед копошащейся белой кучей.

— Софья Ивановна! Бросьте же, наконец, заниматься всякой ерундой!

— Как!? — подняла голову оскорбленная этими словами до глубины души одна из «белых птиц». — Вы куда, Илья Петрович? Не смейте! Я отвечаю…

— Здесь за все отвечаю я! — оборвал ее Грядищев. — Вы все анализы уже взяли?

— Да. Но…

— Какие «но»? Какие «но»? Даже я, человек далекий от медицины, уже понял, что действие зоны на человека психическое! — отчетливо постучал себя по лбу Грядищев. — Что вы их ковыряете? Давайте их сюда. Ну?!

Последнее слово Грядищев произнес столь внушительным тоном, что весь медперсонал, как испуганный курятник, взвился в воздух и разлетелся в стороны. Перед Грядищевым на двух явно гинекологических креслах сидели две истерзанные фигуры. Пунцовый от страха и смущения Павлик и плачущий счастливыми слезами Антон Брысин.

— Ну-ка. Софья Ивановна. Верните мужчинам штаны. Что за женские методы? За что вы им мстите? Ну, никакого уважения к мужскому достоинству. И не надо их одевать. Они и сами в полном порядке. Вот вы. Как вас зовут?

Антон, улыбаясь и всхлипывая, судорожно прыгал на одной ноге, пытаясь засунуть в штанину другую ногу.

— Антон! Антон Брысин, Илья Петрович.

— Что же вы плачете, господин Брысин? Вы уже среди своих. Здесь вам плакать не дадут.

— От счастья, Илья Петрович, от счастья! Вот вы говорите, что зона на психику действует, а я ведь ослеп там. И вы знаете, думал, что уже все. Простился со зрением. А вот же, вышел, и, пожалуйста, зрение почти уже полностью вернулось!

— Да. Это приятно. А что же вы, Антон, делали в зоне? Вы проживаете там или что?

— Да что вы? Я и знать не знал ни о какой зоне. Я на улице Ленина, как и все нормальные люди проживаю. Я астроном-любитель. Это я, знаете ли, открыл этот метеорит, который упал.

— Почему же вы, господин Брысин, не предупредили о вашем открытии городскую администрацию?

— Я, понимаете ли, зафиксировал сам момент падения. Ночь же была. Вот и побежал к месту падения, чтобы оценить ситуацию на месте. Так что был на месте падения, можно сказать, первым.

— И что же вы там видели?

— К сожалению, ничего, Илья Петрович.

— То есть?

— Илья Петрович! Я же объясняю, ослеп я в зоне. Я ничего и не мог видеть. Но я трогал!

— Что вы трогали?

— Этот, как его, метеорит. Только…

— Только?

— Только ничего не почувствовал… Он какой-то никакой.

— Что же вы так, господин Брысин? Открыли, значит, метеорит, допустили при самом грубом собственном попустительстве его падение на родной город, а теперь говорите, что он невидимый и бесплотный? Может быть, его вообще нет? Так мы мистиками станем. Один свидетель, и тот ничего не видел, ничего не трогал, ничего не знает.

— Илья Петрович! У меня имеется журнал наблюдений за ночным небом. Там все зафиксировано!

— Софья Ивановна, — повернулся Грядищев. — Где там этот журнал? Ах, вот он? Смотрите-ка, Василий, в обычную школьную тетрадку заносятся открытия века. Журнал ночных наблюдений Антона Брысина.! А? Каково! Ну-ка, что тут у нас? Вот, читаем: «Неудачно. Дом номер семь. Третий этаж. Второе окно слева. Двадцать три пятнадцать, двадцать три тридцать. Женщина сквозь тюль. Фигура так себе. Ходила без верха, затем задернула шторы. Ноль часов десять минут. Дом номер четыре. Четвертый этаж. Пятое окно справа. Бабуля ходила минут тридцать совершенно голой. И чего бабушке не спится? Испортил себе на неделю вперед все эстетическое впечатление».

— Что это? — оторопевшим голосом спросил Грядищев у Антона, который имел вид еретика, подвергшегося пыткам, а затем выведенного на эшафот.