Урсула Ле Гуин - Инженеры Кольца

Начиналась метель, и так как я не знал дороги настолько хорошо, чтобы продолжать путь в темноте среди метели, мне пришлось переночевать в городе. У меня еще оставалось немного денег, поэтому я начал расспрашивать, где находится ближайший постоялый двор, и меня оставили ночевать в школе. Я поужинал вместе с шумными и веселыми студентами, и меня уложили спать в интернате. Я заснул с приятным ощущением безопасности, с глубокой благодарностью к безотказному и не имеющему себе равных кархидскому гостеприимству. Я Приземлился, несомненно, в самом удачном месте на Гетене, в самой подходящей стране, и теперь вернулся в нее снова. С этой мыслью я и заснул. Проснулся я рано и, не завтракая после ночи, полной тревожных сновидений, отправился на ферму Тессичера.

Восходящее солнце, маленький и холодный диск на безоблачном небе, успело подняться совсем невысоко. От каждого сугроба, от каждой неровности на снегу на запад протянулись длинные синие тени. Дорога вся была покрыта замысловатым узором теней и света. На снежных полях не было видно никаких признаков жизни, но далеко впереди меня на дороге виднелась маленькая фигурка лыжника, направляющаяся в мою сторону легким и быстрым шагом. Задолго до того, как я смог разглядеть лицо лыжника, я уже знал, что это Эстравен.

— Что происходит, Терем?

— Я должен добраться до границы, — прохрипел он, не останавливаясь. Он уже тяжело дышал. Я развернулся на 180 градусов, и мы уже вместе понеслись на запад. Я едва поспевал за ним. Там, где дорога сворачивала к Сассинот, он, съехав с нее, продолжал двигаться напрямик, через поля. Мы пересекли замерзшую Эй на расстоянии мили к северу от города. Берега Эй были круты, и, взбираясь на противоположный берег, нам пришлось остановиться, чтобы передохнуть. Мы оба находились не в лучшей спортивной форме, пригодной для таких состязаний.

— Что случилось? Тессичер?

— Да. Я услышал, как он по коротковолновому передатчику передает донесение обо мне. На рассвете. — Грудь Эстравена спазматически поднималась и опускалась, совсем как тогда, на Льду, когда он лежал у края голубой пропасти. — Тайб наверняка назначил награду за мою голову.

— Неблагодарный предатель! — воскликнул я. Но я имел в виду не Тайба, а Тессичера, предавшего старого друга.

— Да, это так, — согласился Эстравен. — Но я слишком многого от него потребовал, слишком непосильное бремя взвалил на его слабую душу. Послушай, Генри. Возвращайся в Сассинот.

— Я провожу тебя хотя бы до границы.

— Мы можем наткнуться на орготских стражников.

— Я останусь по эту сторону. Ну пожалуйста, прошу тебя!.. Он улыбнулся. Все еще тяжело дыша, встал и пошел дальше. Я шел за ним следом. Мы шли через маленькие заснеженные рощицы, пригорки и поля долины, являющейся предметом спора двух государств. Мы шли, не таясь и не прячась, открыто и беззащитно. Выцветшее белесое небо, рассеянный неяркий свет, и в нем — мы, два пятнышка тени, скользящие в нем, бегущие куда-то, пытающиеся убежать… Неровности почвы скрывали от нас границу, пока мы не приблизились к ней на расстояние двухсот метров, и тогда мы вдруг увидели ее как на ладони. Обозначена она была изгородью. Столбики изгороди всего лишь на несколько десятков сантиметров возвышались над снегом, их верхушки были выкрашены красной краской. С орготской стороны не были видны только следы лыж и к югу от нас — несколько маленьких фигурок.

— С нашей стороны есть стражники. Нужно подождать до темноты, Терем.

— Инспекторы Тайба, — со злостью прошипел он и свернул в сторону.

Мы обогнули небольшой холм, с которого только что съехали, и укрылись в ближайшем подходящем месте. Там мы провели весь день, в маленькой долине, заросшей деревьями хеммен с красноватыми ветвями, согнувшимися под тяжестью снега. Мы обсудили несколько вариантов дальнейших действий: пройти на север или на юг вдоль границы, чтобы выбраться за пределы этой особенно опасной зоны; пойти через холмы, расположенные на восток от Сассинот и даже вернуться на север в безлюдные, почти незаселенные районы. Но каждый из этих вариантов пришлось отвергнуть.

Пребывание Эстравена в Кархиде уже было обнаружено, и нам нельзя было передвигаться по Кархиду открыто, как это было до сих пор. Кроме того, мы не могли отправляться в сколько-нибудь продолжительные путешествия скрытно, потому что у нас не было ни палатки, ни продуктов, ни сил. Оставался только бросок через границу по прямой. Другого выхода не было.

Мы ютились в темном углублении под темными деревьями, тесно прижавшись друг к другу, чтобы хоть немного согреться. Около полудня Эстравен задремал, но я не мог заснуть, потому что был слишком голоден и очень замерз. Я лежал рядом со своим другом, находясь в каком-то оцепенении, пытаясь вспомнить слова, которые когда-то услышал от него: «Двое — это одно, жизнь и смерть сплетены…» Здесь было почти как в нашей палатке тогда, на Льду, только здесь не было ни палатки, ни еды, ни тепла. Не осталось ничего, кроме того, что мы были вместе, да и это должно было скоро кончиться.

Около полудня небо затянуло тучами, и температура начала быстро падать. Даже в нашем укрытом от ветра убежище стало слишком холодно, чтобы можно было сидеть без движения. Мы пытались двигаться, но у меня все равно после захода солнца начались такие же судороги, как тогда, в грузовике, когда нас везли в Пулефен. Казалось, что ночь никогда не наступит. Когда наконец синие сумерки сгустились, мы оставили свое укрытие и, прячась за деревьями и кустами, перебрались на другую сторону холма. Отсюда хорошо была видна линия границы — цепочка темных точек на светлом снегу. Никаких огоньков, никаких звуков, никакого движения. Далеко на юго-западе слабо светился золотистый отблеск огней маленького городка — одного из поселений Содружества Оргорейна, до которого Эстравен может дойти со своими ничего не стоящими бумагами, где будет хотя бы обеспечен ночлегом в тюрьме Содружества или в ближайшей ферме Содружества Оргорейна. Только здесь, в самую последнюю минуту, не раньше, до меня дошло, что именно мой эгоизм и молчание Эстравена скрывали от меня, куда он направляется и на что себя обрекает.

— Терем, — сказал я, — подожди…

Но он уже был на середине склона, великолепный лыжник, которому уже незачем было оглядываться на меня. Он несся стремительно, описывая длинную дугу и пересекая протянувшиеся по снегу тени. Он уходил от меня прямо под дула пограничной стражи. Кажется, оттуда что-то кричали, какие-то предупреждения или приказы, чтобы он остановился, что-то блеснуло, но я не вполне в этом уверен. Во всяком случае, он не останавливался, а несся к границе, и они его убили, застрелили прежде, чем он до нее добрался. Они не пользовались инфразвуковыми парализаторами, нет, они стреляли из дутышей, древних ружей, стреляющих зарядом рубленого металла. Они стреляли, чтобы убить. Когда я очутился около него, он умирал, отброшенный в сторону от своих лыж, с развороченной грудной клеткой. Я обхватил ладонями его голову, что-то говорил ему, но он уже не слышал меня. Единственным ответом на мои слова, полные любви к нему, было восклицание на языке без слов, на мыслеречи, вырвавшееся из хаоса распадающегося сознания: «Арек!..» И больше ничего. Я стоял на снегу на коленях, поддерживая его голову, пока он умирал. Это мне позволили сделать. Потом мне велели встать и увели меня в одну сторону, а его унесли в другую. Я шел в тюрьму, а он — во тьму.