Андрей Балабуха - Нептунова арфа (с сокращениями)

- Да, - сказал Стентон. - Понимаю. Но благодарить меня не надо. Я сделал так, как считал нужным. Я не знал всего того, что вы рассказали, но это неважно. Я только хочу, чтобы вы поняли - я... - Он замолчал, подбира слова, но Кора не дала ему продолжать.

- Не надо ничего объяснять, Сид.

Стентон встал. Разговор явно зашел куда-то не туда, и теперь непонятно было, как же его кончать.

- Я знаю, - серьезно сказал он.

Кора тоже поднялась. Теперь они стояли почти вплотную.

- И еще одно, Сид. Я пришла не только поблагодарить вас. Я пришла к вам. На сегодня или навсегда - как захотите...

Так, наверное, чувствуют себя при землетрясении - земля качается и плывет под ногами, сердце взмывает куда-то вверх, к самому горлу, и нет сил загнать его на место... Стентону не нужно было даже идти к ней - он только протянул руки и обнял Кору. Не было ни мыслей, ни слов - только руки и губы, и больше ничего не было нужно, потому что и мысли и слова могут лишь обманывать и мешать. И так было бесконечно долго, пока где-то на краю сознания не всплыл тот давний день, и Стентон отчетливо услышал веселый голос Коры: "За все надо платить, капитан!"

Он резко отстранился.

- За все надо платить, Кора? - спросил он с сухим смехом, разодравшим ему гортань. Он закашлялся.

Мгновение Кора стояла, ничего не понимая. Потом вдруг поняла.

- Ка-акой дурак! Боже, какой вы дурак, Сид!

Хлопнула дверь, и Стентон остался один. Он подошел к окну и прижалс лбом к стеклу. Броситься за ней, догнать, вернуть! Но сделать этого он не мог. И знал, что никогда не простит себе этого.

Стентон подошел к туалетной нише, открыл кран, сполоснул лицо. Потом закурил и долго сидел, глядя на мертвые циферблаты контрольного дубль-пульта над столом. Почему так? Если с тобой происходит что-то на море или в воздухе, то стоит отстучать ключом три точки, три тире и снова три точки, стоит трижды крикнуть в микрофон "Мэйдэй"!" - и все сразу придет в движение. И если можно сделать хоть что-то, если есть хоть один шанс на миллион, чтобы выручить тебя из беды, - будь уверен, что этот шанс используют непременно. Но когда приходит настоящая беда, беда, горше и больнее которой для тебя нет, кто поможет тогда? Кому ты крикнешь "Мэйдэй"?

Кому кричать "Мэйдэй"?

Стентон встал и вышел из каюты. Дойдя до соседней двери, он постучал:

- Бутч!

Полуодетый Бутч впустил его в каюту.

- В чем дело, Сид?

- Бутч, ты хвастался на днях, что у тебя припрятан где-то контрабандный китайский чай. Какой-то невероятный и исключительный. Он еще цел?

- Цел. Настоящий люй-чай. Жасминовое благоухание.

- Давай.

- Он обошелся мне в пятьдесят монет, Сид.

Стентон достал бумажник и отсчитал деньги. Бутч отошел к шкафчику и извлек из него пеструю картонную коробочку.

- Держи. В оригинальной упаковке. Там, внутри, - фарфор. Если нужно еще что-нибудь...

- Нет, - сказал Стентон. - Спасибо, Бутч. Спокойной ночи.

Он вернулся к себе. Достав из бумажника салфетку с записанным телефоном, он проверил, подключен ли селектор дирижабля ко внутренней сети Гайотиды, и набрал номер.

Трубку долго не снимали. Стентон уже собирался дать отбой, когда голос Захарова на том конце провода произнес:

- Захаров слушает.

Стентон назвал себя.

- Вы предложили мне гостеприимство, товарищ Захаров. Разрешите воспользоваться им? Чай я принесу - не маврикийский, правда, а китайский, люй-чай, в оригинальной упаковке. Подойдет?

- Добро, - сказал Захаров и стал объяснять, как найти его квартиру.

Положив трубку, Захаров с кряхтеньем встал с постели. "Вот и выспался, - подумал он. - Ну да ничего, завтра отосплюсь. В самолете". На часах было двадцать два десять - значит, лег он полчаса назад... Захаров улыбнулся, быстро оделся, поставил на электрическую плиту чайник и принялся убирать постель.

11

Едва баролифт, закачавшись, стал на дно, Аракелов сравнил показани внешнего и внутреннего манометров. Все в порядке: давление внутри было чуть-чуть выше наружного. Он нажал кнопку замка, и диафрагма люка начала раскрываться. Аракелов был уже наготове: пригнувшись, он оперся руками о закраины горловины, чтобы, едва отверстие достаточно расширится, одним толчком ("Трап - для умирающих батиандров", как говаривал старик Пигин) бросить тело вниз, в темноту.

И вдруг он понял, что привычной темноты нет. Снизу, из люка шел ровный, холодный, рассеянный свет, и это не был свет прожекторов. Диафрагма раскрылась полностью, и Аракелов увидел уходящие вниз металлические ступеньки трапа. На одной из них сидел... сидело... Нет, не осьминог. И не кальмар тоже. Скорее что-то среднее между ними - ярко-оранжевое бесформенное туловище удобно устроилось на ступеньке. Два огромных круглых глаза в упор смотрели на Аракелова, и в них читалось откровенное ехидство. Восемь ног спускалось вниз, и существо болтало ими в воде - ни дать ни взять мальчишка, сидящий на мостках у реки. А в двух длинных щупальцах был зажат стандартный ротный спаренный лазер образца двадцать первого года. Стволы его смотрели прямо в грудь Аракелову.

- Опять струсил? - спросило чудовище, и Аракелов ничуть не удивился ни тому, что оно говорит, ни тому, что говорит оно голосом Жорки Ставраки.

- Нет, - сказал он, спрыгнул в воду и, отведя ствол лазера в сторону, примостился рядом с чудовищем. Ему было весело. - Маска, маска, я теб знаю.

- Ну и знай себе. Ведь ты же не пошел...

- Я пошел. И сделал. Без меня "Марта" ничего бы не смогла.

- Да, - по-свойски подмигнуло существо, и Аракелов впервые удивилс по-настоящему: он никогда не слышал, чтобы спруты мигали. - Да, ты пошел вторым. Вторым уже не страшно...

- Я пошел бы и первым.

- Бы... Существенная разница. Ты просто испугался, дружок.

- Нет. Я боялся, пока не знал. А когда узнал, перестал бояться. Я теб знаю. И не боюсь.

Спрут помолчал, играя лазером, потом насмешливо спросил:

- А кто тебе поверит?

- Поверят, - ответил Аракелов, но прозвучало это у него не слишком уверенно. - А не поверят - плевать. Я-то знаю.

- Вот и расскажи это своим там, наверху. Посмотрим, поверят ли они.

- Поверят. Потому что знают меня. А я знаю тебя.

- Не знаешь. - Чудовище расхохоталось. Смотреть на хохочущий роговой клюв было жутковато. - И никогда не узнаешь.

Аракелов заметил, что оно стало как-то странно менять форму, расплываться. Так расплывается чернильное облачко каракатицы.

- Знаю. Ты сероводород. И мне на тебя наплевать.

- Нет, дружок. Я - пучина. Сегодня я сероводород, ты прав. А завтра? Я сама не знаю, кем и чем буду завтра. Как же можешь знать это ты?

- Ничего, - сказал Аракелов. - Теперь я тебя всегда узнаю. Всегда и везде.

- Посмотрим, - хихикнуло облачко сепии, окончательно расплываясь, растворяясь в сгустившейся вокруг тьме. - Посмотрим... А пойдешь ли ты еще хоть раз вниз? Разве трусы ходят вниз? И разве их пускают сюда?..