Александр Шалимов - Возвращение последнего атланта

Одноглазый, шедший впереди, негромко выругался.

— Что там? — спросил Борода.

— Светильники гаснут. Видишь, почти не светят. Водяные машины, которые дам удалось пустить в ход с таким трудом, выходят из строя. Они дают все меньше энергии. Что будем делать потом?

— Надо добыть новые лопатки для колес.

— Где?

— Ну, попытаться сделать самим.

— Легко сказать! Из чего и как? Мы еще можем кое-как наладить старые машины, но сделать что-то заново… Это искусство утрачено навсегда, Борода.

— Вздор! Все эти машины сделали люди, такие же, как ты и я.

— Не совсем такие, Борода. Они знали то, чего мы не знаем. Нас ведь никто не учил. Мы до всего должны доходить сами.

— Значит, должны дойти и до этого: начать строить новые машины.

— Пожалуй, давай заниматься этим. И оставим то, над чем трудились до сих пор.

— Нельзя. Машины пока не главное, они только помощь в нашем основном деле. Надо думать и об одном и о другом.

— Знаешь, Борода, если Ботс нам сегодня ничего не скажет, похоже, мы проиграли… Ничего у нас не получится.

— И ты начал сомневаться!

— Давно, только не хотел говорить, не хотел оставлять тебя одного.

— Одного?

— Конечно. Если я уйду, уйдут и ребята. Наверно, уйдут все…

— Куда вы пойдете? Ты слышал, что говорил старик?

— Можно пойти вдоль гор, не обязательно углубляться в пустыню. Пойдем ночами при свете луны. Днем будем прятаться в пещерах. Если где-нибудь найдем женщин, отобьем их, заложим новое поселение. Коли хочешь, пойдем с нами.

— Это уже решено?

— Да. Если тот ничего не скажет…

— А если скажет?

— Тогда еще посмотрим.

— Так…

Больше они не проронили ни слова, идя по длинным, плохо освещенным скальным коридорам.

“В сущности, этого надо было ждать давно, — думал Борода. — Ребятам все осточертело, а главное, им нужны женщины. Одно знание их не увлекает. В их телах сохранился первобытный инстинкт продолжения рода. А впрочем, все это тоже бессмысленно: женщины давно бесплодны. В пещерах и в глубине развалин рождались лишь дети, зачатые до катастрофы. И если мы ничего не сможем изменить, мы станем последним поколением этой проклятой земли”.

Старик лежал на столе. Веревки, которыми он был привязан, глубоко впились в иссохшее, худое тело. Голова запрокинулась назад, и острый клин бороды торчал вверх, отбрасывая резкую тень на побеленной известкой стене. При виде Бороды и Одноглазого старик шевельнулся, и из его впалой груди вырвался не то вздох, не то скрип.

— Развяжите его, — приказал Борода.

Парни, стоящие у дверей, бросились исполнять приказание. Когда путы были сняты, старик, кряхтя, приподнялся и сел.

— Посадите его в кресло.

Парни подняли старика и перенесли в потертое кожаное кресло посреди помещения. Над креслом с потолка свисал блестящий металлический шар, от которого тянулись нити проводов.

Старик не сопротивлялся. Посаженный в кресло, он попытался устроиться поудобней и принялся растирать затекшие кисти рук.

Борода и Одноглазый присели напротив на грубо сколоченные табуреты.

— Ну, здравствуй, президент Ботс, — сказал Борода, — приветствую тебя в нашей исследовательской лаборатории.

— А я совсем не президент, — довольно спокойно возразил старик, — и никто до сих пор не называл меня Ботсом.

— Он твердит это с самого начала, — заметил Одноглазый. — Врет, конечно, как они все.

— Значит, не Ботс, — кивнул Борода. — Возможно, мы ошиблись. Тогда кто же ты?

— Достаточно того, что не Ботс. Если вам нужен Ботс, отпустите меня.

— Не раньше, чем ты сможешь доказать, что ты не Ботс.

— Как же я это сделаю?

— А если не можешь, значит, ты и есть президент Ботс.

— Хитро придумано, — старик потер пальцами свою козлиную бороду и задумался. — Что вам нужно от меня?

— А вот это другой разговор. Ты достаточно стар и, конечно, помнишь, как это произошло.

— Что именно?

— Ты не понял?..

— Огонь, который пожрал все?

— Да.

— Не знаю. И никто не знает.

— А ты помнишь, что было до этого?

— Нет. Помню себя с тех пор, как открыл глаза во мраке среди развалин.

— Слушай, Ботс…

— Я не Ботс.

— Допустим… Но кто бы ты ни был, помоги нам понять. Ведь мы ищем правду.

— А существует ли правда? И зачем вам она?

— Чтобы попытаться исправить.

— Это не в силах людей. Тем более теперь.

— И все-таки мы хотим попробовать.

— Но я ничем не могу вам помочь. Я ничего не знаю. Ничего.

— Видишь это? — Борода указал на блестящий металлический шар, свисавший с потолка над головой старика. — Знаешь, что это такое?

— Нет. А хотя, подождите… — старик прикрыл ладонью глаза, вспоминая. — Однажды я уже видел над собой такое. Это было давно. Очень давно… С помощью этого когда-то лечили болезни. Только забыл какие… Но вы, конечно, используете это для другого…

— Нет, и мы лечим. Память. Заставляем вспоминать то, что люди забыли.

— И убиваете их.

— Не всегда. Только тех, кто не хочет вспомнить.

— Не хочет или не может?

— Для нас безразлично, отец.

— И вы хотите испытать это на мне?

— Если ты не будешь говорить добром.

— Но, испугавшись, я могу наговорить вам невесть что.

— У нас есть средство проверить. Кое-что нам известно Ложь не спасет тебя.

— От чего?

— От этого, — Борода кивнул на блестящий шар над головой старика.

— Вам никогда не приходило в головы, что старость надо беречь, уважать? Вы зовете себя исследователями, но вы просто дикари. Ведь уважение к старости, к минувшему — главная черта, отличающая цивилизованность от дикости, ученого — от дикаря.

— О каком уважении ты говоришь, отец? За что мы должны вас уважать? Вы лишили нас всего. И если говорить о дикости, вы — ваше поколение — ввергли нас в нее. А мы хотим вырваться любой ценой! Понимаешь — любой. Ценой ваших признаний и плюгавых жизней — тоже.

— В логике вам отказать нельзя, хотя то, что вы творите, бессмысленно. Ну, допустим, ты и даже все вы, — старик обвел взглядом подземелье, — поймете, что произошло двадцать или тридцать лет назад. Ну и что! Изменить вы ничего не в состоянии.

— Поняв, можно что-то делать. Искать средства, пытаться изменить…

— Вот вы поняли, давно поняли, чю солнечные лучи убивают. Как вы это измените?

— Может, и изменим, когда будем знать причину. Почему они стали смертоносными? Ведь раньше они не убивали.

— Раньше не убивали, верно. Раньше были благодеянием. Благодаря им на земле появилась и расцвела жизнь.

— Ну так что же произошло?

— Этого, вероятно, никто из нас не знает и теперь уже не узнает никогда.

— А что ты думаешь об этом сам? Ты очень стар. Главная часть твоей жизни осталась там, за огненной чертой. Я готов поверить, что ты, как все, ничего не помнишь. Но разум твой еще светел и ты не можешь не думать о том, как все переменилось. И почему переменилось.