Роберт Силверберг - Ночные крылья. Человек в лабиринте. Полет лошади

— Я не могу оставаться надолго, — сказал Раулинс, но воды немного глотнул.

Неторопливым шагом они оба добрались до зоны «А». Клетки вновь были закрыты. Раулинс при виде их содрогнулся. Сегодня я бы не хотел ставить подобных экспериментов, — подумал он. Они отыскали себе скамьи из полированного камня, изогнутые по бокам на манер кресел. Они уселись на этих скамьях и принялись беседовать. Их разделяло значительное расстояние, такое, чтобы Раулинс не чувствовал себя слишком нехорошо из-за эманации Мюллера и все же ощущение разделенности не возникало.

Мюллер разговорился. Он перескакивал с темы на тему, порой впадал в гнев, временами предавался самооплакиванию, но в общем-то, говорил спокойно, с обаянием — пожилой мужчина, которому приятно в обществе молодежи. Он высказывал мнения, философствовал.

Мюллер рассказывал о начале своей карьеры, частенько упоминал Бордмана. Раулинс старался относиться к этому безразлично. Отношение Мюллера к Бордману явно сочетало собой мешанину глубокого уважения и затаенной обиды. Мюллер все еще не мог справиться с тем, что Бордман воспользовался его слабостями и отправил его к гидрянам. Это нелогично, думал Раулинс. Если бы я сам обладал таким любопытством и честолюбием, я бы все сделал, чтобы именно мне поручили эту миссию. Безотносительно к Бордману, не глядя на риск.

— А у тебя как все было? — спросил Мюллер под конец. — Ты строишь из себя менее знающего, чем есть на самом деле. Кажешься нерешительным и наделен соображением, заботливо скрытым под маской старательного студента. Что тебе дает археология?

Раулинс посмотрел ему прямо в глаза.

— Возможность соприкоснуться с миллионом разных прошлых. Я хочу знать, как это все было, и почему именно было так, а не иначе. И не только на Земле, в нашей Солнечной системе. Везде.

— Хорошо сказано!

Еще бы, похвалил себя в душе Раулинс. Наверное, Чарльз оценит этот мой прилив красноречия.

— Может быть, я бы мог пойти на дипломатическую службу, — сказал он, — как это сделал ты. Но вместо дипломатии я выбрал археологию. Я думаю, что не буду жалеть. Тут столько всего для открытий… и в других местах! Мы еще только начинаем осматриваться.

— В твоем голосе слышится энтузиазм.

— Может быть.

— Я рад это слышать. Это мне напоминает то, что я говорил когда-то.

Раулинс вспылил:

— Но чтобы ты не считал, что я — этакий оптимист, я тебе скажу кое-что от души. Мной руководит скорее некий эгоистический интерес, а не абстрактная жажда знаний.

— Ясное дело. И простительное. Мы и в самом деле не особенно отличаемся друг от друга. Кроме того, конечно же, что между нами существует разница в возрасте… сорок лет с лишним. Ты не особенно придавай значение своим побуждениям, Нед. Лети к звездам, лети. Радуйся каждому полету. Рано или поздно жизнь сломает тебя так же, как и меня, но будет это не скоро. Когда-нибудь… А может и никогда… Не думай об этом.

— Постараюсь не думать, — сказал Раулинс.

Теперь он улавливал сердечность Мюллера, ниточку подлинной симпатии. И все же продолжала существовать эта волна кошмара, непрекращающееся излучение чего-то из нечистых глубин души, вони, ослабленной расстоянием и все же ощутимой. Повинуясь состраданию, Раулинс все откладывал то, что он должен был сказать, Бордман нетерпеливо подстегивал его:

— Ну, давай, парень! Переходи к делу.

— Ты куда-то далеко забрался мыслями, — сказал Мюллер.

— Собственно, я думал над тем, как это ни печально, что ты не хочешь нам помочь… что ты так враждебно относишься к человечеству.

— У меня есть на то право.

— Но ты не должен так всю жизнь и провести в этом лабиринте. Есть же какой-то выбор!

— Позволить убрать себя вместе с отбросами?

— Послушай, что я тебе скажу, — начал Раулинс. Он набрал в грудь воздуху и сверкнул открытой мальчишеской улыбкой. — Я говорил о твоем случае с врачом нашей экспедиции. Это человек изучал нейрохирургию. О тебе он знал. Так вот, он утверждает, что теперь такие заболевания лечатся. Разработаны определенные методы… за последние два года. Можно блокировать источник этого излучения, Дик. Он просил, чтобы я тебе повторил это. А потом мы возьмем тебя с собой на Землю, тебе сделают операцию, и ты станешь здоров.

Это искрящееся, острое, ранящее слово среди слов тактичных, ласковых, попало прямо в сердце и пронзило его насквозь. Здоров! — эхом отразилось от темных, грозных стен лабиринта. Здоров! Здоров! Здоров! Мюллер ощутил яд этого искушения.

— Нет, — сказал он, — чепуха! Излечение невозможно.

— Откуда у тебя эта уверенность?

— Я знаю.

— Наука за эти девять лет ушла вперед. Люди уже исследовали, как работает мозг. Познакомились с электроникой мозга. И знаешь, что сделали? Соорудили в одной из лунных лабораторий огромную модель… ну да, года два назад… и провели на ней все эти опыты от начала до конца. Наверняка им не терпится, чтобы ты вернулся, тогда они смогут проверить верность своих теорий. И чтобы ты вернулся в том состоянии, в каком находишься. Они прооперируют тебя, заглушат то, что ты излучаешь, и тем докажут, что они правы. Тебе ничего не надо делать, просто вернуться вместе с нами.

Мюллер мерно постукивал ладонью о ладонь.

— Почему ты не говорил мне об этом раньше?

— Я не знал. Ничего не знал.

— Ну, конечно.

— Я, правда, не знал. Ведь мы же не могли рассчитывать, что встретим тебя здесь, верно же? Сперва мы могли только догадаться, кто ты такой и что здесь делаешь. Потом я тебя узнал. И только сейчас наш врач вспомнил об этом методе лечения… А что такое? Ты мне не веришь?

— С виду ты просто ангелочек, — сказал Мюллер. — Глазки голубые, полные сладости. Нед, в чем заключается твоя игра? Чего ради ты излагаешь мне все эти глупости?

Раулинс покраснел.

— Это не глупости!

— Я тебе не верю. И я не верю в исцеление.

— Можешь не верить. Но ты столько теряешь, если…

— Не пугай!

— Извини меня.

Настала неприятная пауза.

Мысли клубились в голове Мюллера. Улететь с Лемноса? Постараться, чтобы с него было снято это проклятие? Снова сжимать в объятиях женщину? Женские груди, округлые, жгущие как огнем… Губы, бедра… Восстановить карьеру? Еще раз достичь небес? Отыскать себя после девяти лет разлуки? Поверить?

— Нет, — осторожно произнес он. — Мой случай неизлечим.

— Это ты так говоришь. Но откуда ты знаешь?

— Я просто не вижу в этом смысла. Я верю в предназначение, мальчик. В то, что моя трагедия — это возмездие. Возмездие за тщеславие. Боги не посылают временное несчастье. Они не ограничивают свое наказание несколькими годами. Эдип не вернул себе глаз. Не вернул матери. Прометей не смог оторваться от скалы.

— Ты живешь в реальном мире, а не в греческих мифах, — напомнил ему Раулинс. — В настоящем мире. В нем не все обязано протекать согласно воле богов. Возможно, боги сочли, что ты достаточно натерпелся. А поскольку уж мы заговорили о литературе… Ореста они простили, верно? Так почему ты думаешь, что этих твоих девяти лет им показалось недостаточно?