Анна Богданец - Клуб любителей фантастики, 2004

«Летите, голуби, летите! — подумал он с улыбкой. — Для этой штуки, способной к межзвездным перелетам, все ваши ракеты не опаснее комариного укуса. И на вашу бесполезную атаку даже не последует ответа, как не отвечает уважающий себя мастер-рукопашник на «наезды» зарвавшегося подростка. Неужели до сих пор вы, вернее, те, кто поставлен над вами, не поняли: не им тягаться с техническим и, главное, нравственным потенциалом Общества Положительного Гуманизма? Даже если на крыльях ваших машин еще остались не закрашенными алые звезды военно-воздушных сил Державы…»

— Да, таких приключений со мной после армии не случалось!

Аккуратно, стараясь лишним движением не потревожить шинированную ногу товарища, Байкер помог Альтаиру сесть на траву, стер со лба крупные капли пота и тяжело опустился рядом.

— Байкер, мы идем уже третий час, практически без остановок. Тебе следовало бы отдохнуть…

— Ну уж нет! Сейчас здесь хоть немного прохладно, а через пару часов просто невыносимо станет. Ничего, до дороги я тебя дотащу, тут всего-то километра три осталось, а там к Городу уже машины пойдут.

Он достал из-за пазухи голубой берет, с которым не расставался с самого «дембеля», привычным движением надел его на голову.

— Никто, кроме нас! Гвардия не отступает!

Альтаир благодарно улыбнулся, осторожно, опираясь на руку товарища, поднялся. Байкер вскинул его себе на спину и сделал очередной шаг в ту сторону, где из-за сгорбившихся сопок уже показался в чистом рассветном небе ярко-алый край солнечного диска.

Предыстория любой цивилизации есть сплошная череда проявлений необходимости.

Необходимость с примитивным оружием идти охотиться на крупного и сильного зверя, напрягать все силы для того, чтобы выжить в беспощадной среде дикой природы.

Необходимость под свистящим бичом надсмотрщика примитивными орудиями труда создавать материальные основы цивилизации.

Необходимость ради обеспечения своего существования заниматься скучной, отупляющей, неинтересной, но относительно прибыльной работой, принося ей в жертву подчас всего себя, свои мысли, свой внутренний мир.

Необходимость тысячи раз самыми разными способами пытаться преодолеть ненавистные порядки, вырваться быстрее вперед — и тысячи же раз убеждаться, что не бывать лету раньше зимы: каждый из этапов развития цивилизации должен быть пройден полностью, от начала до своего логического завершения.

Но, рано или поздно, обязательно наступает момент, когда вслед за каравеллами Колумба, отправившимися навстречу Неведомому лишь в поисках богатств и выгоды, в океаны выходит «Фрам» Нансена с начертанной на парусах великой идеей бескорыстного научного и человеческого подвига.

И желание движения вперед, жажда новых открытий и свершений захватывает все мироощущение Человека, делая его в тысячу раз могущественней, не давая его мыслям и чувствам остановиться на сиюминутном, приземленном «здесь и сейчас».

И тогда кончается предыстория и начинается настоящая История цивилизации, ее Звездный путь, и в переносном, и в самом прямом смысле. Путь Свободы, Мысли, Мечты, Разума, Познания, Гуманизма.

Единственный путь, достойный разумного существа.

Единственный путь, дающий цивилизации возможность выжить и стать еще одним форпостом Разума на просторах Вселенной.

Единственный путь, позволяющий преодолеть пропасть Пространства и Времени, разделяющую обитаемые миры.

Так было, так есть, так будет!

ВЕЗДЕ И ВСЕГДА!

Мне подарили этот блокнот в пятом классе. Или в шестом. К первому сентября, вместе с новой сумкой с летящим нарисованным самолетиком на кармане. О, как я им гордился! В кожаном тисненом переплете, с прикрепленной крохотной золотистой ручкой, он так и предлагал раскрыть белые глянцевые страницы и что-нибудь на них написать. И я написал. На самой первой странице, пыхтя от усердия и удерживая внезапно отяжелевшими пальцами скользящую ручку. «Александр Строгичев», — вот что я вывел в блокноте, обдумав каждую буковку и нарисовав в уголке листа замысловатую завитушку, обозначающую подпись. Я чувствовал, что утвердил права собственности на этот блокнот, и он теперь не может быть ничьим больше, только моим.

Но на этом моя фантазия иссякла. Я не знал, что можно писать в таком блокноте. Рисовать потешные картинки? Каких-нибудь чертиков, плывущие облака, символику хард-рока… Нет, для этого существуют обложки тетрадей, учебников. Но тут… Я должен был написать что-то значительное, важное. Может быть, даже сочинить роман, или поэму, или хоть короткий рассказ. Но вот как раз сочинения мне никогда не давались. Даже элементарная тема «Как я провел лето» вызывала нервную дрожь, мои ладони потели, а из головы пропадали все мысли, только где-то на окраине сознания заливался жаворонок, поющий над деревенским полем, да тихо шелестела сминаемая босыми ногами трава, роняя радужные росные капли.

И я придумал сделать из блокнота дневник. А что, прекрасное применение для такой замечательной вещи. Я решил, что буду записывать в блокнот все дела, которые планирую сделать, а потом отмечать, какие из них выполнены, какие нет. Отец похлопал меня по плечу и сказал, что это может приучить меня к порядку. Что ж… «Написать сочинение», — вывел я на чистой глянцевой странице. Потом подумал и для порядка уточнил: «Тема — «Как я провел лето». После чего уныло достал тетрадь, показавшуюся мне совершенно бледной и неинтересной. «Вот если бы тетрадь была похожа на блокнот, — фантазировал я. — Да, тогда бы я мог писать и писать, и сочинения мои были бы лучшими в классе. Да что в классе, во всей школе! Ведь ни у кого нет такого блокнота». И я опять услышал травяной шелест, а звонкая птичья трель сбила с березы пожухший от плавкой жары листок.

Повздыхав и поерзав, я все же открыл тетрадь, готовясь к неизбежным мукам творчества. Но… только представьте, сочинение уже было написано! Моим, несомненно, моим почерком, разлетевшимся по широким бледно-фиолетовым полоскам тетрадного листа. И даже небрежная клякса на полях была именно такой, какую я бы сделал, если бы торопился записать особенно удачную мысль.

«Остролистый куст, усыпанный алыми ягодами, ярко сверкавшими в лучах солнца, выпрыгнул мне навстречу, будто таился долгие годы за старой елью, дожидаясь, пока я пройду этой тропинкой», — прочел я в конце листа, и в памяти разом всплыла поляна, буроватые листья, похожие на копейные наконечники, соседская девчонка, хохочущая во все горло и брызгающая водой из пластиковой бутылки. Я перевернул лист, чувствуя, как перехватывает дыхание. «Она танцевала, легко подпрыгивая, и тонкие руки ее напоминали крылья чайки. Даже голос, взлетающий куда-то вверх, под самые древесные кроны, царапающие животы облаков, был похож на смех-плач морской птицы, неведомо какой судьбой оказавшейся посреди леса». Перед глазами закачалось бледное лицо той девчонки, и алые пятна бутонами распустились на ее щеках, а расцарапанная нога неуверенно пинала трухлявый пень. И пение, смеющееся и плачущее одновременно, вспомнилось без слов, только мелодией, звучанием ломкого голоса, еще неуверенного в своей силе. Пластиковая бутылка, почти пустая уже, валялась под остролистым кустом, и ягоды алыми брызгами ссыпались с веток, потревоженные взмахами тонких рук.