Яков Хотомлянский - Клуб любителей фантастики, 2012

Зато урожай сумел защитить себя сам.

Невзирая на правила овощеводства, огородная зелень сплетала листья и стебли в ковры, в купола. Я с удовольствием наблюдал, как грядки одна за другой закрывались стеной мозаичных щитов.

Нападающих было всё больше. Не только птицы, а все, кто мог ползать, прыгать, скакать и летать, как будто разом решили, что их долг — уничтожить растения, изменившие догме и принципу: «каждый сам за себя».

Но сделать это было непросто. В последний момент перед тем, как хищный клюв готов был насквозь проклюнуть не слишком прочный, трепетно выгнувший слой эпидермиса лист, объект атаки вдруг поворачивался кверху изнанкой. И тогда — незадача — трофеем для птицы служил вгрызавшийся в лист с другой стороны огородо-садовый вредитель.

Скоро стало слышно, что нет недостатка и в ревунах. Они оказались мощнее и лучше, чем электронные подражатели голосам. А устроены проще простого!

Ведь птиц было много. Одна их них то и дело цеплялась лапкой за какую-то из но-паучьи коварно раскинутых петель огуречных усов. Петли-ловушки были такими же прочными, как супер-сверх-паутина немереной толщины. Птицы их разорвать не могли. Они повисали вниз головой, истошно и злобно вопя. К тому времени, когда одна выдыхалась, в «силках» уже билась другая. Тогда петля на лапе той, что уже потеряла способность громко кричать, сама собой распускались, и бывшая пленница уносились так быстро, как только птицы могут летать.

А еще в промежутках сплетённых вместе щитов можно было увидеть особые листья-поилки. Я сначала подумал, что они выделяют пахучее липкое вещество, чтобы коварно приманивать насекомых. Однако вскоре я убедился, что в кормушках нет никакого подвоха. Все мухи, жуки, а вместе с ними другая членистоногая и гусенично-безногая рать, насытив брюшко, уходили к своим коконам-корам. В переносном смысле сказав — «заморив червячка».

К вечеру силы нападающих выдохлись. Только самые неугомонные вороны изредка каркали, но уже где-то гам, за оградой. Они, по сути дела, просто давали товаркам помять, какими были в бою храбрецами.

С наступлением темноты я ушёл в дом спать в полной уверенности, что победа осталась за нами.

Но только мы не учли, что ночью и растения спят.

Так что утром, выйдя с проверкой на огород, я обнаружил, что грядки, которые были ближе к ограде, — пусты. Мыши за ночь сгрызли фасоль, перешли на свёклу и огурцы.

Следующей ночью я остался на «передовой». Слух у меня превосходный. В дремотной безветренной тишине я отчётливо слышал каждый шорох и хруст. Мыши были пугливы. Стоило мне провести лучом фонаря, и я «выкашивал» в грядках шеренги бойцов.

Но к полуночи батарея фонарика села. Вскоре обнаглевшие грызуны уже сновали у меня под ногами. Сметливые серые бестии быстро узнали, что я не хочу их давить. И вот уже по всему огороду слышен был яростный треск раздираемой заживо белокочанной капусты. А морковь росла сразу за ней.

Макушка укропно-морковного куста была хорошо видна на фоне звёздного неба в свете луны. Он стал уже выше ростом, чем я. Но самотканый ковёр вокруг него исчезал.

— Просыпайся! — сказал я кусту. — Нам нельзя теперь спать.

Я окунул кисти рук в прохладную мягкость и свежесть развесистой кроны, вдохнул пьянящий запах укропа, и… меня неодолимо потянуло ко сну.

Мы спали вместе. И вместе видели сны о неведомых дальних мирах.

Я ощущал себя потрясающе мудрым. Я всё понимал. Но главное — всех на свете любил. Потому что любить это значит узнать и признать. А узнать всё о том, что тебя окружает, можно только тогда, когда тебя принимают в большую семью, где каждый всех любит и каждый всеми любим.

Вы не слышали, что у тех, кого не смогли вывести из наркоза, на лицах такая улыбка, как будто они умерли от безмерного счастья?

Еще немного, и я бы тоже, наверное, умер. Необъятно-вселенское чувство единства со всеми всегда и во всём не в силах долго выдержать человек. Но куст я всё-таки разбудил. Он за меня испугался и закрыл пушистыми ветками бесконечное небо нирваны, куда я, как и все, в конце концов, попаду.

Сама собой из памяти выплыла фраза: «Любите друг друга! С вас этого будет довольно».

Я прочитал её в старой, оставшейся мне от родителей книге. Там было собрано много вопросов, над которыми с древних времён ломали головы мудрецы.

Вот, например, почему человеку даны от Природы два глаза? Ну — это понятно давно уже всем. Ведь если глаза не косые, не смотрят в разные стороны каждый сам но себе, тогда они позволяют ощутить перспективу пространства, его глубину. Лишь те, у кого оба глаза на месте, покупают билеты в «3D».

Но есть ещё третий глаз во лбу — чакра. Он для того, чтобы видеть свет, который идёт изнутри. Без него темно жить и скучно. Этот свет раздувает пожар в глазах у людей, у животных, у птиц, насекомых, а также в глазах-листьях, в глазах-озерах, в глазах-облаках.

Мы всё так запутали в том, что касается нас! Наверное, станет понятней, что такое душа, если представить, что это не только божественный внутренний свет, но ещё и тот наш единственный глаз, который вбирает и видит свет родственных душ.

Только в том и проблема, что глаз-чакра один. Для того чтобы видеть мир в перспективе, душе человека нужно долго-долго искать, чтобы в ком-то или в чём-то из множества многих найти самую близкую душу, с которой она может слиться и стать, наконец, просветлённой, счастливой, на оба глаза зрячей душой.

Я был рад, что куст хорошо понимал разницу между человеческим и растительным миром. Не во внешнем облике и не но способности вырабатывать хлорофилл, а в намного более важном: возможности слиться в духовную общность с одной или с множеством душ.

Мне, например, достаточно было одной. Я совсем не хотел ощутить себя неразрывной частицей своего огорода.

Чтобы две половинки сошлись в один круг, должны встретиться двое, В поиске родственных душ заключается смысл нашей жизни. Ну, честное слово, не в том же, чтобы только построить большой и высокий, холодный, пустой, никогда никого не согреющий дом! Возможно, я буду порой ошибаться, но я буду искать свою половинку так долго, пока не найду. Или пока не умру.

Почему-то я никогда во сне не видел жену. Наверное, мне хватало того, что мы с ней по утрам пили кофе и чай. Мне нравилось наблюдать, как она рассеянно поправляла прическу, когда я ей о чём-либо говорил, слушать, как, немного картавя и подчеркнуто строго, оглашала мне перечень дел на новый хлопотный день.

В последнее время жена приезжала домой очень поздно. Ужинать ей приходилось с коллегами по работе (или с друзьями, или, может, с другими пришельцами?) в дорогих ресторанах, куда меня вряд ли кто-нибудь пригласит. Я привык её ждать.

Я услышал дремотно-ласковый голос: