Пол Андерсон - Миры Пола Андерсона. Том 18

В соответствующий момент некоторые офицеры очень удивились, когда попали под арест. Это была мера предосторожности: Гатто не мог быть уверен, что они немедленно воспримут истину о своем кумире сэре Олафе. Потом Гатто вышел в эфир.

От края до края системы его слова прорезали напряжение, как меч. Отдача пришла позже — взрыв ярости и негодования. Но под всем этим угадывалось странное спокойное облегчение. И в самом деле, сколько народа готово было пожертвовать собой ради смены верховного властителя? Теперь же всем оставалось только — если мерсейцы не влезут непосредственно — только ждать день за днем, когда восстановится статус-кво.

Сотни и сотни записей обращений Гатто вместе с экземплярами и анализом доказательств разлетелись в посыльных торпедах и курьерских судах к звездам Империи.

В них было не только изображение Гатто. После его речи камера показала женщину. Она стояла очень прямо на фоне черно-красной материи, серое платье подчеркивало тонкость ее фигуры. Темное тонкое лицо обрамляла белая повязка. За ней стояли двое мальчиков-подростков и маленькая девочка, в таких же головных уборах. На планете Ньянза это означало траур по мертвым.

«Здравствуйте, — произнесла женщина низким лишенным интонации голосом. — Я — Вида Лонве-Магнуссон, жена адмирала сэра Олафа. Со мной наши с ним дети. Многие из вас искренне верили в правоту его дела. Вы поймете, что для нас такая вера была естественна, как восход солнца или приход весны.

Сегодня мы узнали, что жизнь Олафа Магнуссона была одной долгой изменой. Он отдал бы нас во власть наших врагов — нет, хуже, чем врагов. Тех, кто обратил бы нас в рабочую скотину. И я говорю вам: отрекитесь от него, как это сделали мы. Ниспровергните его и его дело, разрушьте его до основания, пусть пыль его развеется по течениям космоса! Вернемся к тому, чему мы воистину верны. Да, Империя — не совершенство, но она — наша. Это мы можем ее улучшить.

Что до меня, то, когда у нас снова будет мир, я вернусь к своему народу и возьму с собой детей. Да будете вы все так же свободны. И да будете вы готовы простить тех, кто заблуждался. Пусть те из вас, кто верят, смогут помолиться за павших в этой самой отвратительной из войн. Может быть, кто-нибудь найдет в своем сердце желание помолиться за душу Олафа Магнуссона.

Спасибо».

Окончив речь, женщина обняла детей и заплакала вместе с ними.

Над Южным океаном Дикого Простора лежала ночь. Налетающий ветер гнал черные волны, и лишь белые их гривы украдкой взблескивали в еле заметном свете. Он шел сверху. Казалось, что луна Нейевин летит сквозь растерзанные облака. И вместе с ней — крошечное светящееся пятнышко, туманность, поднимающаяся из руин Валендерая, и более чем за парсек от нее лучи ее окрашивали утреннюю зарю холодными тонами. Быстро мелькали следы спутников, чьи силовые поля и тысячелетие спустя защищали Мерсейю от бури субатомных частиц, что могла бы выбросить сверхновая. Ее сияние, хотя и тусклое, затмевало почти все звезды. Те, что мерцали над головой, были очень далеки.

Море билось о камни островка, и ветры свистели вокруг твердыни, где говорил со своим Великим Советом Тахвир Темный. Образы на экранах почему-то подчеркивали его одиночество в комнате с каменными стенами.

— Нет, пока у меня нет сведений, в чем причина провала, — говорил он. — Проверка может потребовать долгих усилий, ибо терране постараются замаскировать факты как смогут лучше. Да это вряд ли будет важно. Неверный шаг, случай, ошибочное решение — все это могло быть роковым.

И сухо:

— Факты таковы: они узнали, что Магнуссон был наш. Его приверженцы покидают его повсюду. Если они не сразу сдаются местным властям, то лишь потому, что хотят получить прощение. Дело полностью проиграно.

— Вы сказали, что Магнуссон был наш, — вполголоса спросил Алвис Длиннохвостый. — Разве вам известна его судьба? Быть может, он жив и направляется сюда?

— Это можно предположить, — ответил Тахвир, — но я принимаю как факт, что экипаж его флагмана тоже восстал, когда до них дошли известия. Мы можем только желать, чтобы смерть его была легкой и быстрой. Он заслужил лучшего, чем суд и казнь на Терре — и лучшего, чем долгое бесполезное существование на Мерсейе.

— Аналогично, — сказал Одхар Немногословный, — то, что его последователи бросают его, — это тоже ваше заключение?

— Так. У меня пока только очень предварительные доклады. Но подумайте сами.

— Я подумал. Вы правы.

— Что мы можем сделать? — спросил Гвинафон из Сверкающих Вод.

— Мы не будем вмешиваться, — ответил Тахвир самому тупому члену Совета. — Мелочи, которые мы можем выиграть за время реорганизации терранского Флота, не стоят последствий. Сразу же активизируется воинственная часть человечества — хотя она и в меньшинстве, но воззовет к эмоциям, захватит управление, и вся Империя поднимется на тотальную войну с нами.

Нет, Мерсейя будет отрицать любое соучастие, обвиняя во всем, что могло там произойти, слишком ревностных офицеров — с обеих сторон — и будет призывать к возобновлению переговоров о заключении пакта о ненападении. Господа, на этом совещании мы должны выработать проект инструкций для посла Хвиоха. Я уже приказал соответствующим ведомствам подготовить информацию для академий, религиозных организаций и масс-медиа Империи.

— И все же мы можем попытаться хоть шерсти клок содрать с этой проигранной битвы? — поинтересовался Алвис.

— Можем попробовать, — ответил Одхар. — Утешайся тем, что мы в это предприятие вложили очень мало денег и сил. Чистые потери минимальны.

— Если не считать надежды, — сказал про себя Тахвир. И сильнее запахнул полы серой одежды: в комнате было прохладно. — Я мечтал дожить и увидеть…

Он резко выпрямился:

— В бедствиях закаляет Господь сталь Расы. Продолжим наш путь.

Имхотеп поворачивался навстречу холодной осени. Съежившийся Патриций спокойнее горел в побледневшем небе. Достигшая полной фазы луна Зосер вставала рано и заходила поздно, ее подруги поменьше, Канофер и Рахотеп, сияли над снежными пиками вокруг Маунт-Хорна. Иногда с гор срывались блестящие хлопья лавин и рассеивались, не доходя до Лагеря Ольги. Под ногами похрустывали опавшие листья. В старом городе кишели толпы, гремела музыка, поднимались запахи от харчевен и домов Крылатого Дыма — наступал сезон, когда тигранские караваны доставляли товары из долин.

У адмирала флота сэра Доминика Флэндри было время побродить. Здесь многое изменилось, пока его не было, но воспоминания сохранились. Час он провел на терранском кладбище, молча стоя перед надгробным камнем. Остальное время он наслаждался свободой и бездельем, пока нанятые им люди искали тех, кто был ему нужен.