Евгений Войскунский - Девичьи сны (сборник)

– Ты здорова, мамочка? – спросила я.

– Я здорова, – медленно ответила она. – Располагайтесь в той комнате. Ниночке можно кушать арбуз?

Потом уж я поняла, что мама все-таки больна, и болезнь ее называется депрессией. Я не знала, что это такое, – так, думала, просто плохое настроение. Но всеведущий Котик Аваков объяснил, что это – вид психоза, который может быть либо наследственным, либо вызванным потрясениями, тяжелыми переживаниями. Депрессией мама, наверное, была обязана Калмыкову. Гришеньке своему. От соседей – от дяди Алекпера, от Галустянши – я знала, что Калмыков года полтора назад ушел от мамы, в два дня оформил развод и женился на молоденькой дочери своего начальника.

Конечно, я понимала, какое унижение испытала мама, самолюбивая красивая женщина, осознав себя брошенной женой. Ни разу она не обмолвилась о Калмыкове. Я, разумеется, тоже помалкивала. Как будто и вовсе не было в нашей жизни этого недоучившегося студента, который должен был стать двадцать седьмым бакинским комиссаром, но не стал.

Не прошло, однако, и двух недель, как я заметила: мамины глаза, останавливаясь на Ниночке, теплеют, и улыбка становится живой, не деревянной. Ничего удивительного. Наша дочка, которой шел третий год, была этаким ангелочком с картин старых мастеров: пухленькая, розовощекая, с красным бантом (в отличие от ангелов) в пышных белокурых кудрях. Сергей шутил, что бушевавшей в ней энергии, если подключить к сети, хватило бы на освещение нашего дома. Не знаю, помогали ли маме таблетки-антидепрессанты, но Ниночка определенно помогла ей выкарабкаться из депрессии.

Я была рада возвращению в Баку. Осень стояла роскошная, с обилием солнца, винограда, разнообразной зелени на базаре – как же я по всему этому соскучилась! Я радовалась, когда со двора доносились выкрики старьевщиков («Стары ве-ещь пакпаим!»), продавцов свежей рыбы и мацони. С умилением смотрела на тщедушного старичка в облезлой бараньей папахе, покупая у него банку мацони, – ведь он еще до войны приходил в наш двор со своим белоснежным товаром. Идя по Кoрганова с Ниночкой на бульвар, пересекая шумную Торговую, проходя мимо Молоканского сада, с удовольствием вслушивалась в певучую бакинскую речь.

А бульвар! Право, это лучшее место в мире! Под облетевшими акациями мы садились на зеленую скамейку, и морская прохлада обнимала нас. Пахло, как в детстве, гниющими водорослями и мазутом. Коричневые мазутные поля плавали на синей воде Бакинской бухты, колыхались у свай купальни. Да, купальня, без которой невозможно себе представить наше бакинское детство – белые изящные павильоны посреди бухты, – еще не была снесена. Слева и справа от меня сидели бабушки с детьми. Дети прыгали, толкая камень, по расчерченным клеткам «классов», ссорились, мирились, смеялись…

По воскресеньям сюда приходила Эльмира со своей Лалой, которая была на год старше Ниночки, и наши дочери начинали возиться с тряпичными куклами и тараторить без умолку. Мы с Эльмирой, впрочем, тоже не умолкали. Никак не могли наговориться.

– Ну, как ты ходишь? – спрашивала я.

Эльмира была снова беременна, на четвертом месяце.

– Ничего хожу. – На ее круглом красивом лице, обрамленном черными косами, появлялась хитрющая улыбка. – Отец каждый день повторяет: роди мне внука-а… Мама ему сына не родила, так он теперь от меня требует – дава-ай внука!

Я знала, что ее отец, Али Аббас, недавно слетел с республиканской верхушки, на которой пребывал тридцать с лишним лет. При первой же встрече Эльмира под огромным секретом прошептала мне на ухо: отец за кого-то там посмел заступиться, Багиров жутко рассердился, обозвал Али Аббаса «старой жопой» и выгнал из руководства. Теперь отец директорствует на нефтеперерабатывающем заводе. Полтора года назад, когда Котик закончил АзИИ, Али Аббас взял его к себе на завод, в отдел главного конструктора.

Эльмира, страдальчески подняв черные луки бровей, жаловалась на молодого мужа:

– Хочет все успеть сразу. Работы и семьи ему мало-о. То в шахматном турнире играет, то к филателистам каким-то бегает… Теперь новое увлечение – яхт-клу-уб…

Она всматривалась в яхты, выплывавшие из-за купальни, но, конечно, на таком расстоянии невозможно было опознать в сидевших там яхтсменах Котика.

Жили мы бедновато. Мама, продолжавшая работать в Каспийском пароходстве, присмотрела там, в профкоме, местечко для Сергея. По всем статьям Сергей подходил для должности инструктора, или как там это называлось – член партии, фронтовик, офицер запаса, – да и никто не отказывал, но почему-то тянули и тянули, какая-то шла возня. Мама объяснила волокиту тем, что председатель баскомфлота (бассейнового комитета) хочет взять на эту должность непременно азербайджанца.

– По национальному признаку? – недоверчиво спросил Сергей. – Как это может быть?

– Ой, Сережа, вы не знаете местных условий, – поморщилась мама. – Есть люди, которым наплевать на ваши заслуги. Им важно только одно – национальность.

Я видела: Сергей хотел возразить. Но промолчал. На днях газеты сообщили, что разоблачена группа врачей-отравителей – и где! В Кремле! Почти все фамилии были еврейские. Странным казалось: такие заслуженные люди – и вдруг отравители… Сергей объяснил, что ничего странного нет: врачи, работающие в кремлевском лечсанупре, безусловно, привлекают внимание зарубежных секретных служб, они вполне могли и продаться за большие деньги. Дело не в том, что они евреи. Дело в том, что империализм…

– Знаю, знаю, – прервала я, – только ведь должны понимать, что такое сообщение… ну, оно вызовет вспышку антисемитизма…

И вызвало, насколько я знаю, – по всей стране. Но не в Баку. Вернее, реакция в Баку была не сильной. Старые врачи-евреи, лечившие уже не одно поколение бакинцев, продолжали лечить, как прежде, – больные им доверяли, вопреки идиотским слухам, что все евреи состоят в каком-то враждебном «Джойнте».

Наш сосед, банковский служащий дядя Алекпер, сказал мне на кухне, когда мы коснулись этого вопроса:

– Юля, антисемитизм в Баку есть. Но не против евреев, а в отношении армян.

Я подумала, что он шутит, и залилась смехом. Он недоуменно на меня посмотрел.

Так вот, Сергей – я видела – хотел возразить маме, высказаться в том смысле, что у нас все нации равны, – но промолчал.

Все-таки его приняли на работу в баскомфлот Каспара. Но обязан этим он был не своим заслугам, а некоторым действиям, предпринятым Эльмирой. Эльмира молодец, она хорошо продвигалась по служебным ступенькам АСПС – Азербайджанского совета профсоюзов. Конечно, благодаря громкому имени отца. И еще потому молодец Эльмира, что очень угодила Али Аббасу: родила ему внука.

Это произошло как раз в день смерти Сталина. Старик Али Аббас, потрясенный смертью вождя, настаивал, чтобы новорожденного назвали Иосифом, но Котик решительно воспротивился. Не захотел он также ни сугубо азербайджанского, ни сугубо армянского имени. Мальчишке дали нейтральное имя Владимир – оно устроило всех. (Впоследствии Котик любил рассказывать, что спас Вовку от глупого и двусмысленного имени «Иосиф Константинович».)