Андрей Кокоулин - Я — эбонитовая палочка

Мне вдруг сделалось обидно.

Конечно, запить — это решение всех проблем. А я? Что теперь делать мне? Неужто действительно податься в платные специалисты? Поднятие творческого потенциала, излечение от сиуцидальных мыслей, выработка оптимизма и радостного отношения к жизни.

Господи, для чего тогда?

Ведь все мои усилия похожи на бросание камешков в пропасть с желанием ее заполнить. А камешек улетает, какое-то время слышно, как он отскакивает от стенок, а дальше — тишина. Был камешек — нет камешка. Был я…

Может и прав Сергей — людям это не нужно. Или я, в силу своих сил, не могу добиться цепной реакции.

Но ведь, черт возьми, они же делаются лучше! Это видно по глазам! По лицам! Что ж они сами-то? Не видят, не слышат, не чувствуют?

Нет, я готов и дальше, пусть даже без особого результата, мне бы только намек. Что там, внизу, моими камешками уже заполнено дно.

— Разрешите? — рыжеволосый, с кокетливой бородкой, полноватый мужчина подсел рядом.

Он был в коричневых брюках, свитере и легкой куртке. С некоторым беспокойством он оглядел меня, затем похлопал по каменной поверхности.

— Скамеек-то вокруг нет, — прозвучало его признание.

Вот и зомби, подумалось мне.

— Вы знаете, — сказал, помолчав, мужчина и тронул меня за рукав, — мне кажется, вы в некотором затруднении. Такое случается с людьми, особенно с молодыми. Потеря ориентиров, неприспособленность, жестокость общества.

Он подождал возражения, качнул ногой в сером ботинке с дырочками и продолжил уже с большим жаром:

— Вас никто не понимает. Вы один, так? У вас неприятности на любовном фронте. Родители не могут войти в положение. И все это душит, заставляет грубить и ненавидеть. Но ненависть никогда не являлась выходом, молодой человек. Знаете, у нас есть лагерь за городом. Небольшое, уютное место. Рядом речка, прекрасные условия. Волшебный воздух. У нас община. Община Святого Саврасия, божьего наместника, сошедшего на Землю для восстановления Эдемского сада. Мы очень дружны и с радостью принимаем новых членов. Вдали от мирской суеты в труде и молитвах все ваши чувства постигнет перерождение. А душа ваша преисполнится небесного покоя и благолепия. Но, может быть, вы познаете и любовь! У нас в общине есть несколько юных послушниц, и они с удовольствием проведут время с новым членом.

Мужчина посмотрел озорно. Рука его заползла мне на плечо.

— Изв-вините, — я спустил ноги на асфальт. — Ищите к-какого-нибудь д-другого дурачка.

— Чтоб ты сгорел в аду! — прошипел мужчина, меняясь в лице. — Все вы еще…

Я заковылял по ступенькам перехода вниз. Но мужчина догнал меня, развернув так, что мне, чтобы не упасть, пришлось схватиться за поручень.

— Все вы еще пожалеете! И ты, — он наставил палец, — ты тоже. Человечество прогнило. Оно сгинет, сгинет бесследно. А на его место придут люди чистые, безгрешные, помыслами и трудом заработавшие спасение. Сад Эдемский возродится!

Нет, он был не зомби. Он был сумасшедший.

Держась за поручень, я продолжил спуск. Мужчина умолк — видимо, потому, что навстречу мне поднимались молодая пара и пожилая женщина.

Затем злое шипение его прилетело в спину, но двинуться следом он не осмелился.

Странно, подумал я, он тоже уверен, что с человечеством не все чисто. Прогнило. Потеряло. Потерялось. Может, отсюда все секты и идут?

Нет, я должен, должен…

Как бы и кто бы не шептал в уши, даже дьявол персональный и персонифицированный в виде той же Светланы Сергеевны ("Что ты сделал со мной?"), отступать нельзя. Потому что это предательство. Себя и дара.

А в минуты слабости что только не приходит в голову. Но ведь это именно слабость. Испытание на слом. Это вопрос веры. Я опять возвращаюсь к вере. Не важно, что ты делаешь, важно — что ты веришь, что это необходимо делать.

Заряжаешь — заряжай.

Вот расползлись мы по планете, а куда, зачем? Был ли смысл или оно само, хаос, как он есть? И только ли в жажде жизни дело? У жизни должен же быть смысл?

Несколько секунд я смотрел на низкий бетонный потолок перехода, но ответа так и не дождался. Наверное, будь я Богом, тоже бы не нашелся с репликой. Каждый ищет сам.

Заряжаешь — заряжай.

Спустившись в метро, я хотел было, как обычно после работы, остановиться внизу эскалатора, но понял вдруг, что пуст. То ли не накопил еще, то ли разговор с Сергеем так подействовал. Посмотрел на лица — большинство уткнулись в газеты, в телефоны, в электронные книги. Ну и ладно, завтра. Будем считать, что это вынужденный и короткий перерыв в наших с вами отношениях. Но уж завтра…

Я улыбнулся. Иногда собственные мысли не дают мне закиснуть. Кто там с кем общается, откуда они вылезают, не знаю. Периодически я думаю о маленьком, микроскопическом человечке, который сидит у меня под черепом в выделенной комнатке и контролирует мое самочувствие. Наверное, он даже ругается: "Ну что ты, что ты разнюнился! Смотреть стыдно! На-ка, развеселись!". И мыслью по автономному каналу — бац!

Домой? Да, домой.

Я сел в поезд и добрался до "Достоевской", пересел, устроился на сиденьи, давая отдых ногам-страдальцам, боль притихла, отдалилась, вместе с ней отдалились мысли, я почти заснул, где-то в дреме контролируя проезжаемые станции.

Мама, конечно, всполошится. "Коленька, ты чего ж раньше с работы ушел? Уволили? Или что? Ноги твои опять? Куда Рита смотрит?"

А еще вечером надо будет все-таки съездить к метро, подумалось мне. Хотя бы постоять на выходе, чтобы график не ломать. Глядишь, часа за три и заряд подкопится. Не красиво отлынивать. Если утром и вечером — значит, утром и вечером. Часы выдачи электричества для души, ага. Или можно в каком-нибудь торговом центре побродить. В конце концов, я — эбонитовая палочка. Некому больше.

На какой, интересно, я стадии? Равнодушия нет, жалости нет. Вернее, все это всплывает периодически. Но что превалирует? Боль.

Я вышел из метро.

Играл оркестр. Люди шли по ступенькам, стояли на остановке, текли перед глазами туда и сюда. Молодые девчонки раздавали рекламные буклетики. Подкатил автобус. Я заковылял к нему, надеясь успеть. Три метра, два. Водитель придержал двери. Я схватился за поручень, и кто-то помог мне, подхватив под локоть.

— С-спасибо.

Парень в морковного цвета ветровке уступил место у окна.

Сделалось вдруг тепло и уютно. Город поплыл, рассыпая на пути вывески, строительную ограду и силуэты высоток за ней. Мне подумалось: может быть, и нет этого обреченного человечества. Есть люди. Разные люди, где-то потерявшиеся, где-то уставшие, где-то замороченные нескладывающейся жизнью. Но подождав, понаблюдав, ты увидишь их настоящих. И нет в них пустоты, нет бессмыслицы, не нужно никого спасать от самих себя. И надвигающегося конца никакого нет. Иногда тебе уступают место, иногда — случается — не уступают, но делать выводы, беря в расчет только второе, глупо. Возможно, мой дар тогда — действительно, неожиданная генетическая флуктуация, отклонение всего-то от средней величины. Я даже не обязан…