Алексей Домнин - Поиск-81: Приключения. Фантастика

— Я должен перед вами извиниться, — сказал Желоховцев.

— Пустяки! В тот момент вам было не до меня. — Рысин достал синюю тетрадь. — Это дневник Свечникова. Сделайте одолжение, просмотрите его прямо сейчас, при мне…

Желоховцев тоже начал читать дневник с конца, а Рысин, расхаживая по кабинету, вспомнил предпоследнюю запись, и странное для двадцатилетнего человека предчувствие смерти обернулось неожиданным выводом: не мог Свечников сам придумать трюк со стеклом. Кто-то посоветовал ему разбить стекло через форточку. Человек с предчувствием смерти, пусть даже случайным, неявным, дремлющим в глубине сознания, не способен к подобным уловкам. Он живет по особым часам, тем, по которым истинно великие люди живут всю жизнь. Рысин отдавал себе отчет, что к этому выводу его привел весь дневник, а не только запись о разговоре с раненым прапорщиком. Но ему хотелось думать так, как подумалось вначале. И он даже знал, почему. В этом скачке мысли была особая логика — логика не обстоятельств, а движений души. Души Сережи Свечникова, витающей в сумраке университетского подвала, и его, Рысина, души, крепко сидящей в худом двадцатидевятилетнем теле.

А уже потом пошла логика обстоятельств.

По ней выходило два варианта. Первый: при похищении коллекции Свечников был не один. Второй: он вообще был не один, а тогда — один.

— Наверное, — начал Рысин, заметив, что Желоховцев закрыл тетрадь, — то, что я сейчас скажу, покажется вам абсурдным. Но я все-таки скажу… Ваша коллекция похищена автором этого дневника, Григорий Анемподистович.

Он впервые назвал Желоховцева по имени-отчеству.

— Разве вы ее нашли? — осведомился тот.

— Пока нет.

— В таком случае почему вы позволяете себе такие выводы?

Рысин подробно изложил свои соображения.

Желоховцев слушал молча, не прерывая и не требуя дополнительных разъяснений. Выражение отрешенной недоверчивости постепенно исчезало с его лица. Когда Рысин кончил, он еще помолчал некоторое время, потирая ладонью клеенчатую обложку тетради, а потом тихо, на одной ноте выговаривая слова, произнес:

— Пожалуй, я догадываюсь, зачем он это сделал…

— Именно потому я к вам и пришел, — сказал Рысин.

— Сережа очень любил меня, вы могли заметить это по дневнику. В последнее время он несколько раз заговаривал со мной о будущем. Спрашивал, что я собираюсь делать, если город возьмут красные, и наивно убеждал меня остаться…

— Якубов тоже беседовал с вами на эту тему?

— Да, тоже. Хотя такая стремительная перемена в его взглядах показалась мне странноватой. Он всегда был убежденным сторонником колчаковской диктатуры. Я же стоял за Комуч.

— А Свечников? — спросил Рысин.

— У него не было четкой политической ориентации. Он был очень впечатлителен, и некоторые крайние проявления режима легко могли показаться ему характерными чертами нынешней власти как таковой. Это тоже заметно по дневнику… Так вот, все мои ученики знали, как много значит для меня серебряная коллекция. Знал, разумеется, и Сережа. Мои ближайшие научные планы были связаны почти исключительно с ней… Говорят, поэты созревают быстро, а художники медленно. В науке важно найти свою тему. Открытия случайны. Только тема делает из блестящего эрудита подлинного ученого. Есть темы для магистерской диссертации, это одно. Есть кусок жизни, в котором ты узнаешь себя и делаешься своим человеком, — это другое. Я долго искал свою тему, и Сережа с его любовью ко мне понимал это лучше многих. А любовь всегда эгоистична. Я думаю, он украл коллекцию для того, чтобы таким путем повлиять на меня, заставить отказаться от эвакуации… Своего рода шантаж. Слово это звучит грубо, когда речь заходит о столь тонких материях, но в принципе оно верно отражает ситуацию.

— После исчезновения коллекции вы видели Свечникова?

— Нет.

— Если ваша догадка верна, — вслух начал рассуждать Рысин, — он должен был сообщить вам, что коллекция цела. В противном случае его действия теряют всякий смысл. Однако никаких писем вы не получали.

— Письмо есть, — сказал Желоховцев. — Я уверен. Но что-то помешало Сереже отправить его!

— Еще одна частность, — Рысин говорил весомо, наслаждаясь неумолимой логикой собственных построений. — Зачем понадобилось ему вводить вас в заблуждение? Осколки на полу должны были показать, что коллекцию похитил человек более или менее случайный. Посторонний, одним словом. Следовательно, мы можем выдвинуть две версии. Либо Свечников вовсе не собирался писать вам — тогда ваше предположение ложно в самой своей основе, либо с ним был еще кто-то. Причем сообщник предвидел несколько иной ход событий, нежели тот, что был намечен Свечниковым. Тому подобная маскировка была совершенно не нужна… Вы следите за моими рассуждениями?

Желоховцев кивнул:

— Знаете, мне кажется, что Сережа все равно вернул бы мне коллекцию. Каково бы ни было мое окончательное решение!

— Тем более… Может быть, ваши первоначальные подозрения имеют под собой какую-то почву?

— Нет, это не Трофимов. Я привык верить его честному слову.

— Вот как? Значит, вы виделись?

— Он оставил мне записку.

— Тогда остается один человек…

— Вы имеете в виду Якубова? — догадался Желоховцев. — Но тогда мы должны предположить…

— Продолжайте, — поощрил его Рысин. — Вы на правильном пути.

— …что это он убил Сережу, — шепотом докончил Желоховцев.

Прямо против музея на полквартала тянулся забор, сверху донизу обклеенный афишами. Афиши пожелтели, сморщились, обросли бахромой.

Укрывшись за портьерой, Костя смотрел на улицу.

Сутулый человек вышел из-за угла и сразу четко обрисовался на фоне афиш и плакатов. Это напомнило Косте иллюстрацию к чеховской «Каштанке». Была у него в детстве книжка с такой иллюстрацией: человек, сутулясь, идет вдоль афишной стенки.

Потом он понял, что это Желоховцев идет, и перебрался к другому окну, из которого видно было крыльцо.

Желоховцев два раза позвонил у входа, но Костя открывать не стал. В конце концов, он напоролся на засаду именно у дома Григория Анемподистовича. Вдруг это не случайность?

Прижавшись щекой к стеклу, Костя увидел, что Желоховцев пишет что-то в записной книжке, положив ее на колено: одна нога на земле, другая — на ступеньке крыльца. Написав, вырвал листок и шагнул к двери.

«Записку подсовывает, — догадался Костя. — Может, открыть?»

Но не открыл все-таки, остерегся.

Выждал, пока Желоховцев скроется за поворотом, потом спустился вниз и достал листок:

«Милая Лера! Если Вы знаете, где находится К., передайте ему, что я не сказал о нем ничего лишнего. Случай у моего дома — полнейшая для меня неожиданность. Я не хотел бы выглядеть подлецом в его глазах. Извините, коли совершаю бестактность, обращаясь по этому поводу к Вам, но другого пути не знаю. Моя наставница передает Вам пожелания всех благ. Ваш Г. А. Желоховцев».