Дмитрий Шубин - Тигр на свалке

– Да! – выдохнули все одновременно, и только Семя добавил: – Надо заехать в общежитие, взять хоть что-то в дорогу.

– Безумству храбрых пою я песни! – процитировал Федор.

– Да и мне надо предков предупредить, – сказала Жанна.

– Ну, тогда вначале в город. – Федор Петрович встал из-за стола, его шатнуло, но он, удержавшись на ногах, побрел к выходу. Остальные, еще не совсем веря в реализацию данной идеи, потянулись за ним. Жанна шла сразу за помощником депутата и заметила, как на выходе тот бросил прямоугольную дискету, что дал ему Длинный, в мусорный бак. Он постарался сделать это незаметно, однако девушка все же увидела, но спрашивать, а тем более афишировать это событие не решилась, лишь сама себе задала вопрос: «Зачем?»

Когда все устроились в салоне автолета, Федор направил «Москвич» в город.

Утренняя поверка в это воскресенье проходила не как всегда. Вернее, не как всегда для Руга и еще для пары десятков заключенных. Собрали их в кинозале, рассчитанном на сотню человек, усадили. В число выделенных начальством каторжан попал и Роберт. Неизвестно по каким причинам отобрали именно этих людей, но Боб догадывался, что дело тут в смерти поварихи. Наверняка медэксперт все же определил, что Наташа ушла из жизни не добровольно. А это значило, что тут собрали заключенных, которые по своим прошлым подвигам имели предрасположенность к подобным злодеяниям, а также, возможно, тех, кто, по картотеке, умело «замывал следы». В общем, ребят, которые не стеснялись профессионально прятать улики.

Еще утром, когда тревожная сирена прекратила выть, по комнатам пошла комиссия, состоявшая из психиатра, медэкперта, старшего надсмотрщика и пары охранников с парализаторами в руках. Ревущая сирена (имела место еще и пульсирующая, для подъема каторжан на работу) всегда оповещала колонию о том, что покидать свои комнаты запрещено, да и, конечно, о том, что случилось какое-то чрезвычайное происшествие.

Комиссия начала проверку камер с сектора, где и произошло ЧП. Дошла очередь и до «клетушки» Боба. Открыв дверь, в комнату заглянул Дорс. Руг, как положено, встал по стойке смирно возле кровати.

– А этот что? – Дорс мотнул головой в сторону Майка.

– Джонсон умер, босс. Именно сегодня ночью и умер. Здоровье было не ахти какое.

– Отлично. – Надсмотрщик подошел к кровати Майка и попытался прощупать пульс на горле негра. Щупать было нечего, так как кожа за ночь затвердела. – Давай, Павел, – Дорс позвал медэксперта в белом халате. – Констатируй смерть, с меня заупокойная. Черт, ну и воняет же от него. Тебе что, – надсмотрщик, состроив гримасу, посмотрел на Руга, – приятно жить в такой вони? Хоть бы прибирался за ним, раз он лежачий был.

Роберт пожал плечами.

– Вообще-то, – Дорс махнул рукой, – в дерьме живете, в дерьме и дохните.

Медэксперт Павел, от которого, как ранее и предполагал Роберт, за милю несло перегаром, подошел к покойнику, расстегнул замок-молнию комбинезона, обнажая грудь, и, демонстративно прослушав через стетоскоп есть ли сердцебиение, мотнул головой, подтверждая отбытие очередного заключенного в мир иной. Дорс отстранил его в сторону, вытащил из-под одежды массивный золотой крест на толстенной цепи и приступил к отпеванию по-своему. Пока он бормотал то, что никто не мог разобрать, Роберту пришлось стоять минут примерно двадцать. Ну, поделать тут нечего. Сегодня уже к вечеру, перед погребением в пещерном кладбище, Майку отслужит настоящее отпевание пара настоящих священников. Дорс же, перекрестив напоследок труп три раза, повернулся и подошел к Ругу. Он как-то хитро посмотрел на заключенного, после взял из рук психиатра папку с бумагами, пробежался взглядом по тексту и произнес:

– Роберт Руг?

– Да, сэр! – отчеканил Боб.

– Ты у нас что-то около полугода.

– Так точно, сэр!

– Живчик, как я погляжу. – Дорс и вправду осмотрел Руга с ног до головы, при этом он осматривал его как-то странновато, будто определяя, годится ли этот парень для следующей жертвы гомосексуальных утех самого старшего надсмотрщика. – Сегодня после завтрака явиться в кинозал. За неявку что?

– Кича, сэр!

– Праааавильно… – Дорс повернулся на месте, вышел из комнаты и направился в соседнее жилище. «Группа поддержки» двинулась следом.

Завтракали в столовой другого сектора. Повариха там тоже не страдала отсутствием аппетита, но была уже стара, как прошлогодний сыр, оставленный в отключенном холодильнике. Получив свою пайку, Роберт быстро запихнул в себя синтетику, запил все канцерогенным кофе, после чего направился в кинозал.

Первым и единственным выступающим на этом собрании был Дорс и ничего особенного он не сообщил. Начал старший надсмотрщик с дисциплины, окончил же подведением итогов рабочей деятельности, заболеваемости и смертности. К чему он прочитал эту лекцию, было непонятно, видимо, так положено. Многие заключенные засыпали сидя, и тогда Дорс переходил с речи на крик, матеря всех на свете. И вот в самом конце он спустился со сцены в зал и, прогуливаясь между рядами, начал говорить примерно следующее:

– Если вы, сукины дети, вдруг почувствуете тягу к чему-нибудь непотребному, то, сукины дети, я не стану провинившегося сажать на кичу, а, сукины дети, я просто суну подлеца в утилизатор! Получим от этого хоть какую ни есть, но пользу! Немного энергии!

Дорс подошел к Ругу и остановился возле него. Роберт вскочил, встав по стойке смирно. Надзиратель же, глядя на него в упор, сквозь зубы произнес:

– Сегодня ночью покончила жизнь самоубийством повар Западного сектора. Ну что ж, случается. Однако, – Дорс начал переходить на крик, – ни с кем из вольных до этого подобных инцидентов не было! И я предполагаю, что больше такого не случится никогда! Мерзавцы! И это тогда, когда до моего отпуска осталось всего несколько дней? Не позволю! Что ты так вылупился на меня?! – надсмотрщик обращался к Ругу.

То, как он смотрел на Боба, говорило о том, что этот парень, изображающий из себя строгого мужика, что-то подозревает. По крайней мере, именно так Ругу и показалось. Роберт опустил глаза. Дорс был или не полностью уверен, или не хотел поднимать скандала. Обо всех происшествиях с вольными ему надо посылать докладные на Землю. Ну, а если это еще и убийство, убийство вольнонаемного, главного надсмотрщика никто по головке не погладит, даже наоборот – выпишут в отставку. Видимо Дорсу этого вовсе не хотелось. Отставка с работы, к которой он имел симпатию, даже больше – маниакальное чувство того, что именно тут его место, что он творит добро, для старшего надзирателя такое развитие ситуации могло кончиться психическим стрессом, возможно даже – пулей в висок. И тут Роберт решил, что называется, успокоить Дорса. Он наклонился и шепотом, но так, чтобы тот услышал, произнес: