Яцек Дукай - Лёд

— То есть — то есть, вы хотите сказать, что это некий вид исторической необходимости, что, будучи ребенком не существующего отца…

— Нет!

А теперь говорят: Сын Мороза, le Fils du Gel. Должен ли я на это согласиться? Ведь это же слишком легко, словно напялить театральный костюм.

— Вы меня спрашиваете? — Разбесов отвел взгляд. — Я же говорил: за вас я не отвечу.

— Вы знаете, но ведь именно потому, что вы… что вы… — Переломило зубочистку, резко отодвинуло тарелку, даже посуда зазвенела. — Потому-то я вообще могу вас спрашивать — вы понимаете? Вы, возможно, ближе всего к пониманию, из всех людей. — Склонилось к нему над столом. Разбесов все еще не глядел, убегал взглядом в сторону, за окно, на снежный пейзаж. — Послушайте — не то говорю, что говорю, но, может, вы услышите, может, поймете — так что, слушайте: я не существую.

Прокурор откашлялся.

— Из-за того, что перешло на вас от отца? Или это, a propos [206] Относительно (фр.) Достоевского? Что если нет Бога — а здесь: если нет человека…

— Нет! Это не в переносном смысле. Вы можете заглянуть за пределы простого языкового парадокса? Не существую.

Прокурор приложил руку к оконному стеклу, протер запотевшую плоскость.

— Кто знает, может, вы и правы, разве это не кратчайший путь…

— Путь? К чему?

— Вначале отбросить все, в одинаковой степени — и правду, и ложь, и только потом…

— Нет, нет, нет! — Качало головой. — Но… — Он, наконец, глянул над огоньком декоративной свечки. Я-оно опустило глаза. Свернуло салфетку, поднялось. — Благодарю. — Неуклюже поклонилось и, как можно скорее, вышло из вагона-ресторана. Разбесов не звал от столика; впрочем, все равно даже и не оглянулось бы.

В купе застало постель застеленной и ковер, очищенный от стеклянного мусора. Проверило: бар тоже был заполнен. Не забыть про пару рублей для Сергея. Налило себе коньяку. Пополуденная серость обещала преждевременный закат; вот только эта вездесущая белизна обманывала глаза. Глянуло через стакан и сквозь жидкость на внутреннюю часть ладони. То ли светени так складываются в хиромантических линиях жизни и фортуны, то ли это ледовые рефлексы расщепляются на розетках хрустального стакана? А самое паршивое: эта ладонь трясется.

Включило электрическое освещение. Спать не хотелось, наспалось уже достаточно. Вынуло из секретера папку, перелистало бумаги. Рука задержалась на письме пэпээсовцев. ВЕСНА НАРОДОВ ТАК. ОТТЕПЕЛЬ ДО ДНЕПРА. ПЕТЕРБУРГ МОСКВА КИЕВ КРЫМ НЕТ. ЯПОНИЯ ДА. ПРИБУДЕТ КУРЬЕР. БУДЬ ЗДОРОВ. Если это не было предсказанием будущего, то чем, собственно? А это второе — предсказание, которого я-оно не расшифровало — и бесконечное число параллельных предсказаний, которых не помнило — для которых в настоящем не хватало столь же сильных оснований… Бросок монетой, конечно же, что бросок монетой. Сойдет на перрон в Иркутске, и…

Глянуло в зеркало. Граф Гиеро-Саксонский, Невероятная Фелитка Каучук — это легко, нет ничего более легкого, выяснится само, без усилий, а иногда даже — вопреки всяким усилиям. Но сделать нечто противоположное: отнять ложь, срезать ее с себя одну за другой, словно пленки лука… Что останется? Если не считать слез в глазах.

Дернуло за львиный хвост, потянуло на себя окно, мороз ворвался вовнутрь атделения, длук-длук-длук-ДЛУК, мороз, грохот и пронзительный ветер, напитанный снегом — протерло глаза, сбило липкие хлопья с век — и увидело вдалеке, над заледеневшим лесом, стройное соплицово, наклонившийся, вопреки притяжению, сталагмит-монумент — уже, это уже здесь, это уже сейчас, Край Лютов, ну да, сердце Зимы — стискивая зубы, сорвало с пальца перстень с гербом Кораб и изо всех сил метнуло его из окна. Тот пролетел добрые двадцать аршин от путей, в глубокие сугробы.

Закрыв окно, выкашливало стужу. Помог коньяк. Вернувшись к зеркалу, взлохматило волосы, уже взлохмаченные ветром. Подумав, зачесало их на лоб и в стороны, так и сяк, и еще по-другому — только это ничего не меняло. Поковыляло в служебное купе.

— Есть у вас тут какой-нибудь мальчик [207] Вот непонятно, откуда у Дукая взялось это выражение: «мальчик», которое потом часто встречается в романе? Автор стилизует язык романа под конец XIX — начало XX века, но ни у польских, ни у российских авторов этого периода выражение «мальчик» в тех значениях, которые приписывает им Дукай, не встречается. — Прим. перевод. , умеющий обходиться с бритвой?

Сергей поднял голову над журналом.

— Бритвой?

Сунуло ему банкноту.

— А, гаспадин побриться желает!

— Когда остановка? Пускай постучит и ждет под ванной.

— Через четверть часика, в Куйтуне.

Стюард-цирюльник появился вовремя, за минуту до начала торможения. К счастью, у него имелись и ножницы. Уселось на краю ванны, забросило на плечи полотенце. Поезд остановился с протяжным визгом, стюард вопросительно глянул.

— Режь.

— Какой фасонщик Ваше благородие себе желает?

— Под нуль. Только быстро. А потом пройдешься бритвой, под глянец.

— А как Ваше благородие пожелает. И бороду?

— Бороду не надо.

Тот обернулся быстро, скользя по черепу хорошо наточенным лезвием, один только раз порезав кожу. При случае проявились две приличных размеров шишки и обширные синяки, уже созревшие, растянувшиеся в вишнево-фиолетовых пятнах — один спереди, спускающийся от уха к правому виску. Выглядело это совершенно ужасно.

— Ваше благородие довольны?

— Невысказанно. — Вагоном дернуло. Схватилось за умывальник; Экспресс отправляется дальше. Стараются нагнать задержку. Сунуло в карман «мальчика» трешку. — Когда у нас следующая длительная стоянка?

— Через час, Ваше благородие. Сорок пять минут в Зиме.

— Это где? Мы уже давно в Зиме.

— Город такой, Зима; Старая Зима, сразу же, где река Зима впадает в Оку. То есть, там, где впадала.

У себя в купе чокнулось с зеркалом остатками коньяка. Галстук! Нужно избавиться от всех этих пижонских галстуков, английских узлов и блестящих заколок. Что еще? Трость? Трость, к сожалению, просто необходима. Шуба? В Иркутске обменяется на какой-нибудь дешевый тулуп, впрочем, пальто на соболях тоже нужно будет сплавить. Пощупало по карманам, рука почувствовала выпуклость над ремнем. Что с Гроссмейстером? Отдать Тесле?

Теперь появляется финансовый вопрос. Вынуло деньги из бумажника и тонкий сверток со дна чемодана. Даже с выигрышем в зимуху в сумме этого было мало, чтобы сразу отдать Министерству Зимы. А ведь если так пойти да бросить им на стол их сребреники, уже ни за какие коврижки они не допустят Сына приблизиться к Отцу Морозу, не вспоминая уже о свободе, необходимой для какой-либо попытки его разморожения и вывоза из Сибири. То есть, ложь — так или иначе, придется лгать.