Яцек Дукай - Лёд

— Тайная полиция, Жандармский корпус, Третье Отделение, а то и охранка — обязательно ему кого-то выделили, — буркнул доктор. — Они же знали, куда и когда он едет, им не следовало гнаться за поездом ночью. Опять же, у него и свои люди, наверняка, имеются.

— Но, возможно, информацию о замыслах террористов они получили в самый последний момент, — предложил инженер.

— …утечки в самый последний момент всегда весьма удобны…

— Вчера вечером весь вопрос был объяснен нам со всеми подробностями. Официально князь направляется в Америку, чтобы проведать свою младшую дочь, Агафью, которая вышла замуж за вице-президента Российско-американской Компании, но на самом деле князь едет выторговывать мирный трактат с японцами. Представляете, сколько людей обрадовалось бы в России и Европе, если бы переговоры завершились ничем.

— И сколько же? — спросило в наивном изумлении. — Кому же на самом деле нужна эта война? Кому среди тех, кто бросают бомбы и стреляют в высших чиновников?

— А всем, — сухо ответил доктор. — Ведь эти анархисты с социалистами всех мастей только на несчастье да на хаосе и жируют. Какие были бы у них шансы, если бы не война? Вспомните пятый и двенадцатый.

— Но ведь тогда они понесли кровавое поражение, разве нет?

— Ба, в то время к победе революции они были ближе всего. Крупная война, недовольство народа, кровавые побоища — этого им и надо. Опять же, различным бунтовщикам-народникам, чертовым полячкам, excusez-moi, топ comte [39] Прошу прощения, граф (фр.) , черкесам и грузинам, все только и ждут момента слабости Императора, чтобы тут же схватить Россию за горло.

— Господин доктор был на Крещатике, в Киеве, в Красную Субботу, — сообщила всем присутствующим своим театральным шепотом Гертруда Блютфельд.

— Да, был, выбежал из дома сразу же, как только грохнуло. До самого вечера перевозили раненых, собирали убитых. Тела отдельно, конечности отдельно, кишки, кровь литрами…

— …это все случайно с их химикалиями — вечно, когда недоучки за бомбы берутся…

— Если бы не Лед, посреди лета обязательно эпидемия вспыхнула, достаточно одной такой массовой могилы, не достаточно быстро залитой негашеной известью, видал я такие вещи на фронте.

Англичанин обменялся с женой взглядом, выражающим неодобрение и презрение.

— Господин доктор, как можно…

— Прошу прощения, — буркнул Конешин и возвратился к методичному намазыванию гренки повидлом.

Frau Блютфельд захихикала, прикрывая рот платком.

— Из-за господина доктора уже чудом не начался скандал. Тип, что сидел вон там, у окна — сейчас его уже нет, ушел — заросший такой, черный, очень немодно одетый, господин граф его видел, так вот, вчера сошлись с доктором, и что, тут же выясняется, кто таков, Филимон Романович Зейцов, господин граф не слышал? — нууу, я тоже не слышала, но, видно, какая-то значительная фигура среди красных, ах, я в политике не разбираюсь — я правильно говорю, господин доктор?

— Зейцов, поджигатель газетный, после двенадцатого его посадили, но, по-видимому, ненадолго.

— Ага, и доброму доктору тут же кровь в голову стукнула! — Госпожа Блютфельд наслаждалась воспоминаниями недавнего скандала.

— …коммунисты в первом классе едут, революция с избытком удобств…

— Но вы же не считаете, что этот Зейцов на князя покушается? — Я-оно скорчило сомневающуюся мину. — Скорые к пролитию чернил, как правило, теряют сознание при виде крови.

Супруга Блютфельда с деланной осторожностью глянула через плечо — жест театрального конспиратора.

— Вон! Тот самый, в углу! Тот самый, что так сильно горбится над салатом. Ну, с переломанным носом.

Я-оно зыркнуло. У сидящего была фигура борца на пенсии, плечи выпирали из рукавов плохо скроенного пиджака; выбритую налысо голову пересекал лиловый шрам, длинное вздутие плохо сросшейся ткани. Действительно, первому классу Трансиба он соответствовал точно так же, как кастет — драгоценному фарфору.

Инженер Уайт-Гесслинг с жадным любопытством присматривался к мужчине со сломанным носом то через стекла своих очков, то над ними.

— Что? Очередной революционер?

— Да что вы! Он разговаривал с начальником Экспресса, мы сами видели, какие-то бланки подписывал, ведь правда, господин муж?

Herr Блютфельд забулькал подтверждающе.

— А потом, когда мы уже шли на ужин, — продолжила его супруга, нагнувшись над столом, поближе к собеседникам, явный признак близящейся сенсации, — через приоткрытые двери купе… что? револьвер заряжал! Вот!

— Насколько я понимаю, полицейский.

— Его должны были назначить к князю, — только и заметил доктор Конешин. — Я же говорил.

— Только одного?

— Если бы для меня столь важна была бы его смерть, — произнесло, вытирая губы салфеткой и отодвигаясь от стола, — я бы просто раскрутил рельсы.

— …не грозит, раз еще больше здесь полицейских ночью, — снова вмешался Верусс. — Имеют сообщение о террористах в поезде, а кто же едет на паровозе, что сам хочет сойти с рельсов?

— Те, кто и так привыкли умирать от бросаемых самим собой бомб. Мгм. Да. Дамы… Господа…

После этого мужчины перешли в курительную на кофе, трубку, сигару, папиросу; один только господин Блютфельд отказался, ссылаясь на врачебную рекомендацию подремать полчасика после еды. Широкие, раздвижные двери под зимназовыми архивольтами (с которых глядели слепые глаза Царицы Зимы со снежно-белыми грудями, опирающейся на ангелочках-путти с крыльями-сосульками) отделяли курительную от основного помещения салона. В нем находился биллиардный стол — наиболее абсурдное излишество — и небольшая библиотечка, пополняемая на станциях свежими изданиями местных газет. Там же стоял высокий радиоприемник с подсвеченной шкалой. Время от времени он терял частоту, наверняка по причине вибраций и сотрясений мчащегося поезда; правда, очень скоро он очутится за пределами действия европейских радиостанций — чем дальше на восток, к Зиме, более малочисленных и слабых. За очередной дверью находился уже собственно салон; туда направились дамы. Состав первого класса Транссибирского Экспресса по первоначальному проекту включал еще вагон-церковь (с небольшой колоколенкой, выпущенной над крышу), вагон — гимнастический зал… Сейчас в моде были уже другие экстравагантные излишества. Вечерний вагон, размещенный сразу же перед вагоном-салоном, мог, к примеру, стать танцевальным залом; там встроили камин, поставили пианино. Он открывался на застекленную галерею, из которой путешественники могли любоваться пейзажами мест, которые пересекала по пути через два континента Транссибирская Магистраль. А за галереей была еще и видовая платформа, окруженная изысканной железной балюстрадой под противодымовым экраном.