Айзек Азимов - Фантастическое путешествие II

До Моррисона доносился сильный звук двигателей. Корабль пытался развернуться. Дендрит, к которому они направлялись, представлял собой трубу, уходящую вдаль. Она была так велика, что из всей окружности им удалось увидеть лишь небольшой участок дуги.

Вопрос заключался в том, как добраться до трубы, то есть преодолеть небольшой водоворот у края аксона, а также несущиеся сплошным потоком молекулы воды.

Корабль благополучно завершил трудный переход и погрузился в дендрит.

— Можешь выключить двигатели, — возбужденно произнес Моррисон.

— Еще не время, — проворчал Дежнев. — Мы находимся слишком близко к встречному потоку. Нужно пробраться поближе к стенке.

Он умело подвел корабль к стенке дендрита. Теперь они двигались по течению. Когда Дежнев, наконец, заглушил двигатель и смахнул со лба капельки пота, он тяжело проговорил:

— На все, что мы делаем, уходят тонны энергии. Всему приходит конец, Юрий, пойми это.

— Займемся этим чуть позже, — отмахнулся Конев.

— Ой ли? — засомневался Дежнев. — Мой отец всегда говорил: «Позже, как правило, бывает слишком поздно». Наталья, не слушай Юрия. Я не совсем доверяю ему в этом.

— Успокойся, Аркадий. Я найду способ переубедить его, если это понадобится. Юрий, дендрит слишком длинный или не очень?

— Наталья, мы скоро доберемся до конца.

— В таком случае, Софья, проследи за тем, чтобы мы в любой момент смогли преобразоваться в ацетилхолин.

— Хорошо, только дайте мне сигнал, — ответила Калныня.

— Я думаю, мне не придется этого делать. Юрий завопит изо всех сил, когда он увидит конец. И в этот момент переключайся на ацетилхолин.

Они продолжали скользить вдоль трубчатого остатка нейрона, куда попали несколько минут назад.

Поскольку дендрит продолжал сужаться, Моррисону показалось, что он видит над собой небольшую арку. На самом деле это была иллюзия. Разум подсказывал ему, что даже в самом узком месте диаметр трубы будет составлять несколько километров по отношению к их размерам. Как и предвидела Баранова, Конев издал жуткий вопль, возможно, сам того не осознавая.

— Впереди конец. Скорей! Нужно принять ацетилхолин, прежде чем нас понесет обратно!

Пальцы Калныни застучали по клавишам. Не появилось никаких дополнительных признаков того, что корабль-молекула изменил свою структуру. Но где-то наверху уже появились ацетилхолины — рецепторы, возможно, даже сотни рецепторов. Заряды сцепились друг с другом, положительный с отрицательным, отрицательный с положительным. Их выбросило из потока внутриклеточной жидкости через стенку дендрита. Несколько минут после этого они неслись между дендритами нейрона, который они только что покинули, и дендритом другого соседнего нейрона.

Моррисон почти ничего не видел. Ему казалось, что корабль скользил вдоль сложной белковой молекулы. И тут он заметил какую-то выгнутую поверхность. Нечто похожее он уже видел, когда корабль входил в первый нейрон.

Конев отстегнулся от кресла и встал. (Он был слишком возбужден, чтобы оставаться сидеть).

Почти заикаясь, он произнес:

— Согласно гипотезе Настасьпенской, фильтрация важных мыслей лучше всего осуществляется сразу после преодоления синапса. Когда мы приблизимся снова к клетке, дифференциация исчезнет. А поскольку мы сейчас очень близки к соседнему дендриту, то откройте свои уши. Будьте готовы ко всему. Повторяйте вслух все, что услышите. Описывайте все образы. Я все это записываю на пленку. Ты тоже, Аркадий. И ты, Альберт. Все. Начали!

Моррисон отрешенно наблюдал за всем происходящим. Он не собирался ни в чем принимать активное участие. Если что-то придет в голову, он обязательно расскажет все. Иначе же не позволит совесть. Слева от него сидела Калныня. Она была мрачнее тучи. Моррисон наклонился к ней и спросил:

— Вы снова превратили нас в L-глюкозу?

Она кивнула.

Моррисон снова спросил:

— Вы в курсе гипотезы Настасьпинской?

— Это не моя сфера деятельности. Я никогда не слышала о ней, — ответила Калныня.

— Вы в это верите?

Она не дала поймать себя в ловушку:

— Я не знаю, о чем речь. Как же я могу верить или не верить? Но он верит. Потому что он хочет в это верить.

— Вы что-нибудь чувствуете?

— Ничего особенного.

Дежнев, как всегда, молчал. Баранова время от времени бормотала какие-то слова, но все это казалось Моррисону неубедительным. В отличие от всех, Конев казался полным энтузиазма. Однажды он крикнул:

— Кто-нибудь слышал? Кто-нибудь? «Циркулярный ритм», «циркулярный ритм»?

Никто не ответил, и немного погодя Моррисон спросил:

— А что это значит, Юрий?

Конев помолчал. Вскоре он тоже успокоился и молча наблюдал за ходом корабля.

— Ну, Юрий? — поинтересовалась Баранова.

Конев хрипло произнес:

— Я не понимаю.

— Юрий, сынок, — сказал Дежнев, — может, нам попался плохой нейрон, и он совсем не хочет думать? А если нам попробовать другой, а потом еще и еще?

Конев зло посмотрел в его сторону:

— Мы работаем не с отдельными клетками, а с группой клеток, с миллионами клеток, которые, согласно теории Альберта, являются центром мышления. Что думает одна клетка, то же самое думают и все остальные клетки, с небольшими изменениями.

— А я уже все показал, во что верю, — отреагировал Моррисон.

— Тогда мы не будем плавать от одной клетки к другой? — не унимался Дежнев.

— В этом нет смысла, — ответил Моррисон.

— Прекрасно, — согласился Дежнев. — Ведь у нас нет ни времени, ни энергии. А что же мы будем делать теперь?

Повисшую тишину нарушил голос Конева:

— Я не понимаю. Настасьпенская не может ошибаться.

Тут не выдержала Калныня, она отстегнула ремень и встала. Затем она произнесла:

— Я хочу кое-что сказать, но не хочу, чтобы меня перебивали. Наталья, послушай. Мы зашли слишком далеко. Может, нам и следовало провести этот эксперимент, но мое мнение — он провалился. Я всегда была в этом уверена. — Она резко махнула рукой в сторону Конева. — Но некоторые люди хотят переделать Вселенную на свой лад. Если что-то не получается, они пытаются применить силу. Но здесь они немного просчитались. Дело в том, что Вселенная не поддается ничьей воле. Я не знаю, права Настальпенская или нет. Я не знаю, истинны ли теории Альберта или нет. Но я знаю точно, и это известно каждому нейроученому: мозг, с которым ты собираешься работать, должен быть абсолютно нормальным. Мозг академика Шапирова таковым не является. Двадцать процентов его вообще не функционирует. Остальная часть воспринимает действительность искаженно. Это результат того, что человек вот уже несколько недель находится в состоянии комы.