Анджей Земяньский - Бреслау Forever

— По-моему, это птичье дерьмо, только перемолотое [20]. — Он немного подумал и сообщил: — Под самый конец войны у немцев должно было быть не в порядке с головой, раз упаковывали говно в баночки.

— Господа, — вмешался проводник, — забираем, что нам пригодится, и возвращаемся на наш strongpoint.

— На чего?

— Ну… — он никак не мог подобрать нужное слово. — На соответствие Вестерплатте!

Васяк даже присел от впечатления.

— Пан, это же на другой стороне Польши! Мы туда и за четыре дня не дойдем.

— Я говорил о символе. Сваливаем на наш балкон. На последнюю точку обороны.

— Ладно, сваливаем. Но… А кто скажет Кольскому, чтобы перестал стрелять в окна и двери? — Мищук указал себе за спину.

Все замялись, опасность была велика. Под огонь никому выходить не хотелось.

— Выбросим белый флаг.

— Так он ведь сам говорил, что придурок. А как не поймет?

Васяк чесал голову.

— Тогда выбросим гранату.

— Коллегу хочешь убить?

— Тогда будем кричать.

— Так он же не услышит. Мы не перекричим этой пальбы.

Васяк обиделся.

— Тогда вызовем артиллерию и авиацию.

— Ты прав. У негров есть такие барабаны. Там-тамы называются. И если в них пуляют, центр тут же узнает, в чем дело. Заделай чего-то такого, сразу получишь Сталинскую премию.

Мищук закурил «кэмэл» без фильтра. Затянулся и уселся под стеной.

— Сколько у него патронов? — спросил он.

— Много, — ответил проводник.

— В таком случае, у нас два выхода. Или ждем, когда у него кончатся боеприпасы, только это вариант паршивый, ведь он может чего-нибудь припрятать на черный час. А когда будем выходить, как раз может и начать темнеть.

Проводник хохотнул. Мищук, не обращая на это внимания, продолжал:

— И есть второй выход. Простой, легкий и приятный. Сваливаем теми коридорами, по которым, якобы, могут ездить грузовики, выбиваем окно с другой стороны здания и валим дальше. Обходим весь Народный Зал по кругу, и вот мы уже за спиной Кольского. А там уже чего-нибудь придумаем. — Он поглядел на лица присутствующих. Ну как, просто?

Похоже, сопровождающий их немец чего-то понял, потому что перепугано воскликнул:

— Коридоры nein! Nein, nein, nein! Dort sind Geister! Духи! Духи!

— Что он, курва, лепечет?

— Что там духи.

— Послать бы его в Россию на минус сорок. Вот там увидел бы, что такое духи. Настоящие.

— Он говорит, что тут привидения. Что они убегали с Кольским и стреляли. Только это ничего не давало. Всю ночь проторчали во дворе, прикрывшись одной курткой. Было холодно, но в дом зайти боялись. Так что палили во все, что движется. Случайно пришили одного мародера. Темнота ужасная.

— Ну… это они молодцы. Может и медаль дадут.

— Утром закрепились на балконе. Не видели никого, кроме мародеров, в которых стреляли, и очень редко — русские патрули. С ними они меняли захваченный спирт на тушенку.

Мищук подошел к одному из лежащих на полу мародеров. Пихнул ногой в бок, но с чувством, чтобы не сломать ребер.

— Ты. Здесь есть боковой выход?

— Езус-Мария! — заорал тот.

Мищук вытащил из кармана французское зеркальце, которое было в одной из посылок, глянул в нем на себя.

— Ну, — довольно заявил он, — на Иисуса я, может, и похож. Факт. — Потом задумался. — Только вот Васяк на Марию черта с два похож.

— Боже! Не идите туда!

— Ну вот! Я уже Богом сделался. Какое повышение в звании!

— Люди, там привидения лазят… в тех коридорах.

Мищук закурил очередную сигарету.

— У меня мировоззрение… — Он задумался. — Господи-Исусе, какое же у меня мировоззрение? Говорили же на партийных собраниях.

— Материалистическое, — подсказал ему Васяк. — Марксистско-энгельсовско-ленинское.

— Во, именно. Так что я духов не боюсь. Опять же, у меня имеется шмайсер и гранаты.

— Не идите туда! — крикнул мародер. — Двое наших стали рвать цветы с немецких клумб, складывали их в такие странные узоры, потом начали танцевать, а затем застрелились.

Мищук выкинул сигарету. У него появилась идея.

— Ладно. Тогда вы выходите первыми под огонь Кольского.

Один из мародеров проявил находчивость; он намочил в спирте какую-то тряпку, поджег и выкинул наружу. После чего доказал, что и храбрость ему не чужда — он поднял руки и вышел с воплем:

— Не стрелять! Ранами Христовыми прошу, не стрелять!

Кольский и вправду снял палец со спускового крючка. Вышли все. Каждый, у кого было, закурил. В ушах не проходил звон. Они были вне себя от грохота, вони горелой нитроцеллюлозы из патронов и нервов. Охотнее всего, куда-нибудь бы прилегли. Вместо этого, они присели под стенкой и вначале услышали скрип, а потом увидели невообразимую картину.

Несколько женщин тащило самодельную деревянную тележку. Все они ужасно устали. Одна из них держала на руках девочку-малолетку. Мищук обязан был заинтересоваться, хотя глаза закрывались от усталости.

— А прошу прощения, что дамочки тут делают?

Самая старшая из них ответила:

— Милый пан, PUR предоставил нам отдельный дом на этом Бискупине. От немцев остался. Но тут же по ночам стреляют, банды какие-то шастают. Нет, мы возвращаемся в центр. Страшно вот так погибнуть.

— Так никто уже не стреляет. Мы из Гражданской Милиции и….

Та перебила его:

— Никто не стреляет? А это что такое? — Она указала на валяющиеся гильзы. — Хабазе (chabazie) какие-то, или что?

— О! Так пани из Вильно? — узнал он характерное выражение.

— Из Вильно — там я была до войны. Сейчас же возвращаюсь из русских степей.

— Понимаю.

— Ничего пан не понимает. Наши мужики в Англии. Мой муж — за полярным кругом, а брат в Самарканде дороги мостит.

Мищук почесал подбородок. Он и вправду знал, о чем говорит женщина. Хотя никогда не был за проливом Ла-Манш. Он знал ту, другую сторону, которая была известна и им. Не скорострельные истребители для поляков. А только «лопата, топорик, мотыга и лом…» — завел он про себя популярную песенку.

— Могу предоставить вам жилище в центре. Одной стенки нет, но мы поставили бутылки, чтобы не вывалиться по-сонному.

— Бог отблагодарит тебе, добрый человек. Вот только скажите одну вещь. Вот эти несколько женщин и дитё должны все это отстроить? Ведь наши мужчины либо в Англии, в армии, либо в гулаге.

Мищук стиснул зубы. Он не знал, как эту женщину утешить. Неуклюже сказал:

— Ничего, пани. Как-нибудь справимся.

— Догадываюсь. Поднимались и после не таких упадков.

— Справимся, — повторил Мищук и написал женщин на листке адрес. Писалось тяжко, потому что нужно было плевать на химический карандаш. А кроме того, писать он умел еле-еле. Женщина поблагодарила с куртуазностью, свойственной кресовой [21]шляхте.

После чего она схватила веревку тележки и начала тянуть вместе с другими женщинами. Девочку схватила за руку, чтобы та не потерялась. Мищук побежал за ними и отдал в порыве доброты одну трофейную буханку. Женщина ответила сердечной улыбкой, что придало ее лицу очень милое выражение.